Записки о болгарских восстаниях

Трещали кости и черепа под ударами ятаганов. Очевидцы рассказывали, что можно было довольно точно определить, когда ятаган рубил окрепшую старую кость, а когда — хрупкую, детскую. В первом случае треск был громкий и отчетливый — казалось, рубят говяжью тушу, а когда сталь ударялась о кость, сыпались искры; а во втором — слышался только легкий и глухой хруст — казалось, это ломаются тонкие, сухие сучки.

Резня продолжалась почти всю ночь. Если кровопийцы уставали размахивать ятаганами, их место занимали новые бандиты, которые старались не отстать от своих предшественников, уже устлавших землю бесчисленными жертвами. Люди, ища спасения, бежали со двора к церковным дверям, а кровопийцы, как жнецы, двигались за ними от ворот ограды, оставляя за собой не колосья, а груды мертвых и полумертвых тел.

На рассвете, когда занялась заря, а может, и раньше, когда еще только пропели петухи, самые буйные и кровожадные башибузуки уже дошли до церковных дверей, у которых валялись растоптанные дети и даже взрослые женщины — это были те, кто, спасаясь от преследователей, пытались протиснуться внутрь церкви, хотя это было совершенно немыслимо, так как двери ее давно уже были забиты людьми. Внутри была невероятная давка, множество детей и больных задохнулись, в церковь удалось попасть только тем, кто пробирались по головам людей.

Так или иначе, но у ворот выросла целая гора трупов, и башибузукам пришлось попотеть. Отцы семейств, которым их заботливые жены, вероятно, наказали не возвращаться с пустыми руками из гяурского села, возились возле мертвых и умирающих и что-то делали.

— Что же именно? — спросят некоторые читатели.

— Оказывали медицинскую помощь страдальцам, — ответили бы нам тогдашние турецкие филантропы вместе с Эдибом-эфенди.

— Нет. Они грабили и разбойничали, они обирали мертвые тела и зарезанных их же руками жертв, — ответим мы.

Дикие грабители переходили от одного трупа к другому, и с одного бережно стаскивали одежду, конечно, если она того стоила, одежду похуже распарывали ножом, обшаривали умирающих.

6

Рассвело. Настал памятный для батакчан день 3 мая. Солнце, как всегда, встало и озарило первыми своими лучами ужасную картину, которой оно вчера не видело, ибо скрылось за высокими вершинами Доспата. Эта картина произвела отнюдь не одинаковое впечатление на зрителей, хотя все они были людьми.

У батакчан, скрывшихся в церкви, кровь застыла в жилах, когда они увидели валявшиеся во дворе трупы своих односельчан. Оставшиеся в живых содрогнулись. Они поняли, что подобная участь ждет и их. Они закричали хрипло, отчаянно, увидев среди убитых своих детей, жен, матерей, отцов, мужей.

Неподалеку, опираясь на ружья, выстроились палачи. Они дико хохотали, издевались над мертвецами.

— Молодец вы, Хасан-Пехливан! Не думал я, что вы умеете так быстро рубить гяурские головы — как серпом жнете, — говорил с усмешкой оборванец-турок, на голые плечи которого уже был накинут болгарский крестьянский плащ.

Ночью он стоял на страже, а когда рассвело, пришел сюда поживиться.

— Правая рука у меня, наверное, целую неделю будет болеть, — жаловался верзила с почти белой бородой и пустой глазницей, напоминавшей чернильницу.

— Видите старикашку с отрубленным плечом, вон того, что скорчился, подогнув колени? — спрашивал третий изверг с обезьяньей мордой, показывая пальцем на труп убитого старика у стены. — Пока я ему резал шею, нож у меня зазубрился, как серп.

— Да, шея у него, как у свиньи, — подтвердило несколько голосов.

— Поглядите-ка, друзья, какую красивую черноокую гяурку мы в эту ночь зря погубили по недосмотру! — говорил башибузук, шевеля концом ружейного ствола платье семнадцатилетней девочки, ее хорошенькая головка была рассечена пополам, и мозг, вытекший из черепа, смешался с длинными волосами.

— Жаль! — бормотали чалмоносцы таким тоном, словно разговор шел не о зарубленной девочке, а о том, что скот потоптал грядку чеснока.

Так хладнокровно, так спокойно и шутливо разговаривали между собой «герои» Барутанлии. Среди этих жертв были еще живые, они просили головорезов добить их, чтобы больше не мучиться, но башибузуки нарочно не прекращали их мучений.

Впрочем, башибузуки недолго сохраняли спокойствие, недолго стояли сложа руки. Они знали, что работы еще много — ведь церковь стояла нетронутая. Они сделали передышку только на короткое время, то ли чтобы отдохнуть от ночных трудов, то ли желая полюбоваться на дела рук своих, желая порадоваться тому, что аллах добр, а падишах милостив, что настал их день, и жертвы в клетке, и не спастись им, даже будь они птицами.