Записки о Панемской войне (СИ)

На всякий случай, она не торопилась выложить похитителям всю правду, хотя прекрасно осознавала: её преступлений перед Капитолием хватило бы уже на несколько смертных приговоров, и будь они переодетыми миротворцами, никакая ложь не принесла бы ей и подруге спасения. В ответ один из солдат завёл какую-то речь, не оставившую беженкам никаких надежд на взаимопонимание. Наконец, Твилл решилась на ещё одну попытку. Попросив Бонни громко стонать от боли в ноге, для чего, к слову, и не потребовалось каких-то серьёзных усилий, она жестами призывала внимание команды к травме своей ученицы. Случилось так, что довольно скоро один из солдат направился в кабину пилотов, возвратившись оттуда вместе с кем-то, чьё одеяние отличалось от остальных разве что шерстяной накидкой поверх такой же короткой куртки. Как выглядит форма капитолийских военных врачей Твилл тоже хорошо знала, да и не стал бы капитолийский военврач заниматься раной девчонки-преступницы из дистрикта, что только укрепило женщину в её догадках. Человек в накидке освободил ногу от одежды, осмотрел со всех сторон, после чего достал из деревянного чемоданчика какой-то предмет с выдвижным экраном, который он навел на больную лодыжку, что-то бормоча вполголоса. После этого неожиданным, сильным и уверенным движением он вправил её, от чего Бонни издала пронзительный крик и потеряла сознание, приведя Твилл в настоящую ярость. Ей показалось, что костолом хотел убить подругу, и она захотела ему отомстить, вцепиться ему в горло, разодрать лицо, укусить… но несколько рук очень ловко удержали учительницу на месте, а лекарь улыбнулся ей и приложил палец к губам, словно пытаясь дать понять, ничего страшного с Бонни не случится. По его знаку девушку уложили на скамейку, идущую вдоль борта, и он начал накладывать ей на ногу шину и повязку. Покончив с этим, врач вынул из чемоданчика какую-то бутылку и с такой же располагающей к себе улыбкой протянул Твилл. Предложение было сделано вовремя, после отправления от их с Бонни убежища успело пройти несколько часов и беглянка чувствовала всё более острую жажду. «Выпью, пусть это будет даже яд», — думала про себя учительница. Яда, впрочем, в напитке не оказалось, хотя очень скоро Твилл и заснула сном долгим и очень крепким, не заметив ни усилившегося шума двигателей, ни вибрации корпуса аппарата, набирающего свой ход…

…

Рассказать своей подруге, сколько времени та проспала, Бонни не смогла. То ли была без сознания, то ли под воздействием наркоза, она очнулась немногим раньше Твилл на одной с ней деревянной кровати в довольно тесной комнате, три четверти которой и занимала та самая кровать. Тюфяк, заметила девушка, был набит какой-то душистой травой и застелен довольно грубой льняной простынёй, роль подушки играл соломенный цилиндрической формы валик, покрытый льняной наволочкой. Пододеяльника не было. Обе пленницы были укрыты такой же льняной простынёй и тяжёлым шерстяным одеялом. Бонни осмотрела ткани глазом потомственной текстильщицы из Восьмого, отметив как их добротность, так и бедность и непритязательность, по сравнению с теми образцами, что производились на знакомых ей панемских фабриках. «Похоже, здесь совсем туго с сырьём. Только лён и шерсть, » — думала она про себя, — «К тому же, они, наверное, ткут их вручную…»

— Что ж, здравствуй, утро, — эти слова Бонни произнесла уже вслух, заметив, что Твилл начинает просыпаться, — или день, или вечер. В любом случае, если нас привезли сюда живыми, может быть, ещё поживём…

— Ты знаешь, где мы? — ответ учительницы прозвучал спросонья особенно хмуро, — что это за фокусы над нами проделывает Капитолий и к чему они?