Записки о Панемской войне (СИ)

Стамрехтер (*) ван Борселенов прекрасно знал о чём говорит. Нигде и никак не обозначенный, но хорошо известный всем взрослым мужчинам обоих соседних кланов рубеж упирался в колючую проволоку того, что на языке Панема назывался «Двенадцатым Дистриктом», и ровно в том месте, направо от которого заканчивались бетонные коробки шахтёрских домиков и начиналось засеянное травой открытое пространство. Оно тянулось около трёх миль от края жилой зоны вдоль колючей проволоки до подъездных путей к одной из шахт, уходя при этом вглубь ещё где-то на полторы мили до поросших чахлыми деревцами топких берегов заваленной всяким дерьмом вонючей речки. По всей видимости, жителям Погановки по какой-то причине запрещалось устраивать здесь огороды, и весьма просторное поле, регулярно выкашивали, потому оно могло бы порадовать глаз изумрудной зеленью, если бы такой глаз нашёлся в этом безрадостном месте. И если продолжить невидимую границу так, как она проходит сегодня, с севера на юг, значит, всё это поле, пусть засыпанное сажей, пеплом и долетевшими до сюда обломками взорванных кварталов, несомненно отойдёт Патрису Лефеблю и его жадной и прожорливой, как саранча, родне. Такого оборота событий хотел бы избежать любой из ван Борселенов, и каждый ждёт именно от него, Геррита, правильного совета, как убедить не только соседей, но и всех буров Фристата, что новые времена — это новые болезни, потребуют новых лекарств. Упрямые Лефебли будут стоять на своём, но если на их стороне не выступят ван Остенде и де Койперы, если промолчат уважаемые всеми ван Рейны и де Раабы, наконец, если только ван Мооры останутся верны старинному союзу, заключённому ещё во времена Сецессии, и никто не вмешается в наши с Лефеблями соседские дела, ван Борселены сумеют навязать своё решение хоть всей вселенной. После того пройдёт ещё несколько лет, и на месте выкошенного поля поднимется золотая нива, а рядом с ней вскоре зацветёт сад…

— Не ваш ли свояк ван Моор говорил, что от бомбежки погибли тысячи, — осторожно прервал раздумья стамрехтера Вилем, — больные… увечные… совсем младенцы… Неужели так велика была их вина?

— Велика ли была их вина! — взвился Геррит ван Борселен. Если бы он сейчас сдёрнул с плеча карабин, это нисколько бы не удивило каждого, кто слышал истории про его вспыльчивый нрав.

Тем не менее, молодой напарник был спокоен. Он прекрасно знал о том, что, лишь только стамрехтер услышит нечто, напоминающее ересь, его переполняет чувство жалости к своему впавшему в безумие ближнему, и вместо того, чтобы разгневаться, он приложит все усилия, чтобы его переубедить. Правило действовало безотказно. Как клавиши органа в укромной капелле клана ван Борселенов, выдолбленной в скалах на обращённом к востоку склоне высокого нагорья, когда-то называвшегося Меса-дель-Норте, когда Марта, единственная дочь преподобного ван Рейна, ловко касалась их своими тонкими белыми пальцами, сопровождая очередную хвалу или молитву.

Вот и сейчас, удостоив недотёпу Вилема полного сочувствия взгляда, он решил скоротать несколько часов до наступления темноты, под покровом которой им предстояло покинуть укрытие и выйти на осмотр засвеченных ловушек в районе северного порубежья, в попытках наставить болвана на путь истинный.

— Может быть, Вилем, я должен тебе напомнить о том, как их предки во время Сецессии сами брели к Стене? — начал он неестественно вкрадчивым тоном. — Они сами отказались от истинной веры, сами предали своё предназначение, сами вернулись в египетский плен, откуда вывел их сам Господь Искупитель. Они думали продали веру за сосиски с кетчупом, рассчитывая на то, что источник сосисок столь же неиссякаем, как источник живой благодати… Потом, когда у них отняли их сосиски, они попытались возмутиться, и что же? Одних загнали под землю, где они сидят уже семьдесят с лишним лет. Других загнали в резервации за колючую проволоку, откуда…

— За колючую проволоку… — повторил черноволосый здоровяк и недобро усмехнулся, — как будто проволока натянута только для того, чтобы они не разбежались? И я словно не знаю, что бывает с теми, кто пытался оттуда бежать…

— Кто осмелится обвинять избранников Божиих! — холодной дамасской сталью зазвучал ответ старшего ван Борселена. — Буры не отступаются сами, и не нуждаются в тех, кто готов отступиться… Отступничество для нас хуже чумы и проказы.

— Хуже чумы и проказы… — эхом вымолвил за бородачом Вилем, и нельзя было понять согласие или протест звучат в его голосе. — Пусть умирают без помощи и поддержки от голода или увечий. Пусть на них охотятся с воздуха, как на диких зверей. Пусть это происходит на земле, которую мы отродясь считаем нашей. Землёй Фристата и клана ван Борселенов. Буры, в конце концов, не самаритяне… Но разве не удается кое-кому добраться до детей подземелья?

— Кому-то, наверное, удаётся… — осклабился в бороду Геррит, — только не знаю, много ли они от этого выигрывают.