Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

Мы простились. Но когда я в передней уже надела пальто, она вдруг объявила: «хочу пройтись». Сколько раз я предлагала ей выйти! Нет, ни за что. А сегодня вдруг: «Идемте гулять, вы подождите меня на крыльце, Сарра Иосифовна поможет мне одеться». Я постояла на крыльце, оглядываясь вокруг, вдыхая влажный воздух. Погода для ноября неожиданно теплая. Вышла Анна Андреевна, ступила с крыльца на землю и вдруг заметила, что на вербе набухли и собираются распускаться почки. Она протянула к ним руки, словно хотела обнять, и обрадовалась им и пожалела их. «Бедные, глупые, когда вздумали распускаться! Завтрашний мороз их убьет». Сняла перчатку, погладила ладонью серый пушок. Потом тяжело оперлась на мою руку, и мы пошли. Она в теплом, грубошерстном платке. Сделает три шага и остановится: одышка. Я чуть-чуть свободнее развязала узел у нее под подбородком. Пошли дальше. Одышка всё равно, хотя она и опирается левой рукой на меня, а правой на палку. Тяжелая, задыхающаяся, старая. Господи, как же она поедет в Рим! Наконец, шагов через двадцать пять, мы ступили на асфальт, на Озерную. Анна Андреевна, снова задохнувшись, совсем развязала платок.

– Теперь вы идите домой, – приказала она, – а я буду стоять и глядеть вам вслед.

Вот тебе и прогулка!

Жестокий она человек. Как же уйти, не зная, доберется ли она до дому благополучно? Я умоляла ее разрешить мне проводить ее до крыльца; расспрашивала, заболело ли у нее сердце; предлагала нитроглицерин (он у меня всегда с собой)… Что случилось? Почему мне нельзя проводить ее, раз у нее одышка и ей так трудно двигаться? Каково мне сейчас – бросить ее и уйти?

Нет! Стоит непреклонно. Спокойным ровным голосом повторяет:

– Вы идите, а я буду смотреть вам вслед.

Я не знала, чего во мне было больше: покорности, жалости или злости.

Стихи на нее нахлынули, и мое присутствие мешает им? Так и сказала бы.

Я пошла – пошла от нее прочь. По Озерной шла быстро, легко. Оглянулась. Анна Андреевна на том же месте и, когда я оглянулась, она подняла палочку и помахала мне ею. Вернуться? Нет, я уходила всё дальше и каждые десять шагов оборачивалась, и каждый раз, как я оборачивалась, Анна Андреевна поднимала палочку и махала мне ею.

Вот я иду, иду, оборачиваюсь, а она кажется мне всё меньше, меньше, вот уже и совсем маленькая вдали, вот я уже не отличаю ее платка от пальто – но – палочка поднимается, я вижу поднятый взмах.

Что это: прощание? прощение? благословение?

Сижу у себя, записываю эти строки. В Комарове мы увиделись сегодня в последний раз. Покаюсь перед собою: все эти дни я где-то глубоко в душе, тайком от самой себя, обдумывала: а не спросить ли, что случилось тогда в Ташкенте? За что она на меня рассердилась?

Теперь я рада, что ума хватило не спрашивать. Не взбалтывать.

Пусть навсегда теперь и останется она в моей памяти такою, как час назад: там, вдали, непонятная, большая, издали кивающая мне своей палочкой. Прощание? Прощение?

18 ноября 64 Тяжкий день. Читаю и перечитываю воспоминания Ахматовой о Мандельштаме. Ломаю себе над ними голову. Сколько раз она уже читала их мне, всегда чуть-чуть в новом, переиначенном виде. То длинней, то короче. Она сама не полагала их оконченными. Одно время вообразила, помнится, будто кто-то их у нее потихоньку изъял, потом восстанавливала? или заново писала? не знаю. Во всяком случае, доставшийся мне экземпляр хранит следы работы разных лет.

Трудностей в том, чтобы перестроить, скомпоновать, перекомпоновать, я не ощущаю. Моих редакторских навыков вполне хватило бы. Но для этого требуется всё же возможность общения с автором. Я-то ведь не знаток биографии Мандельштама. Даже для того, чтобы задавать вопросы, необходимо быть знатоком. А ее нет возле, и я не знаток, и когда еще мы с нею увидимся. И еще одна беда – главная: в воспоминаниях Ахматовой нет ни портрета Осипа Эмильевича-поэта, ни портрета их отношений – соратников, единомышленников в искусстве. (Анна Андреевна всегда подчеркивает, что соратниками они были – во всяком случае, в начале пути.) О его теории «знакомства слов» сказано мельком, о «Четвертой прозе» тоже.

Восхитительные куски – краткие, сгущенные, острые, меткие, едкие, словом, «проза Ахматовой», но нет единого дыхания, нет даже подобия какой-либо постройки. Построить легко – а чего нет, того нет.

Отрывки переходят иногда в простые перечни: перечень стихов, обращенных Мандельштамом к Ахматовой, перечень красавиц, в которых он бывал кратко, пылко, но безответно влюблен. Свидетельство о том, что свою жену, Надежду Яковлевну, он любил «невероятно, неправдоподобно».

Каждое звено драгоценность сама по себе. Каждое – Ахматова о Мандельштаме. Но слишком мало о Мандельштаме-поэте. Зато описание обыска, проводы, Мандельштам в Воронеже – ослепительны. Скупость и строгость в трагических местах чисто ахматовские.

Я ограничилась тем, что заполнила некоторые белые пустоты в машинописи, оставленные для цитат. И то не все, потому что под рукою нет книг. Поставила также против пустот большие вопросительные знаки.