Записки одессита. Оккупация и после…

Это была не простая камера. В ней нельзя было даже свободно ходить, чтобы не заскрипели половицы, нельзя громко разговаривать, чтобы никто не услышал, нельзя смотреть в окно, и много чего еще было нельзя…

Оставалось Мише вспоминать довоенное время, когда тоже многого было нельзя, и тоже многого следовало опасаться, но все же жилось легче.

О многом нельзя было говорить, даже с евреями, иногда не следовало доверять свои мысли и родственникам, но можно было ходить на пляж…

Миша любил море, любил дотик на Массиве, с которого мастерски прыгал после короткого разбега по горячей цементной крыше.

Нина рисковала ежедневно. Прятать еврея было смертельно опасно. В большой комнате она проживала с больной мамой. Никогда они не жили богато, а кормить семью кто-то должен. Ночью через окно Нина передавала мужу какую-то еду, которую непонятным образом приобретала, и забирала ведро, которое нужно было выносить в туалет.

Несколько раз румыны делали обыск в комнате, но ничего не находили. Они не имели опыта наших чекистов…

С приходом немцев у Берты начались ежедневные попойки с песнями на немецком языке и танцами. Берта выносила на кухню грязную посуду и давала работу Нине по уборке помещения и мойке сервизов, ножей и вилок. Нина нагревала на примусе воду, тщательно выполняла работу, когда однажды веселая Берта предложила ей составить компанию:

— Как это по-украински? — выпьем, щоб дома не журились?

Берта поставила на кухонный стол початую бутылку французского коньяка, сама разлила по большим фужерам.

— Куда делся твой Миша? — как бы между прочим спросила она, и залпом выпила.

Нину бросило в холод, потом в жар.

— Миша… уехал… — улыбнулась она и тоже залпом опорожнила свою посуду.

Берте несколько раз немецкие офицеры предлагали переселить соседку с ее мамой в свободные комнаты, но она, очевидно, догадывалась о Нининой тайне. Под любым предлогом она отказывалась улучшать свои жилищные условия, которые и так были шикарными. Не хотела она брать греха на душу…

Позже Берта предложила соседке вполне пристойную работу: «Нина, тебе все равно нечего делать, так помогай мне накрывать столы для господ офицеров».

Это был шанс, от которого тогда никто бы не отказался. Берта, как и все немки, не была транжирой, она выделяла за работу Нине продуктов столько, чтобы та с матерью не ожирели, и строго следила за расходованием продовольствия, принесенного гостями. Немецкая бережливость и точность были у нее в крови.

Нина не выбрасывала и того, что оставалось в тарелках после оргий. Она соскребывала все с посуды перед мойкой. Во время румынской оккупации с едой у Заграев дело обстояло намного хуже.

Миша проветривал комнату только поздно ночью. От страха и почти полного отсутствия свежего воздуха в остальное время суток он заболел. Громко кашлять ему тоже было нельзя…

Во время налетов наших бомбардировщиков, когда чуть было не погибли мы с Ленькой, булыжник от мостовой влетел в окно Мишиного убежища. Выбило раму, и воздуха стало хватать. Закрыть оконный проем было нечем, чтобы не привлечь внимания.

Случилось это в начале апреля, а через несколько дней и Берте, и офицерам стало не до соседей.

Освобождение Одессы Заграи таки встретили на своем балконе, ни от кого не прячась, но ходить без помощи жены Миша уже не мог…

Берта знала, что недолго музыке играть. Она гуляла по-русски, видимо, надоела ей постоянная нищета, и показалось ей, что можно прожить хоть какое-то время так, чтобы было, что вспомнить. Как говорили тогда — сорвалась с цепи.

Берту немцы, как могли, спасали. Добралась она до Латвии, где у нее были когда-то родственники, работала в каком-то рыбном порту. До поры, до времени… Пока не сказала кому-то чего-то лишнего. Подвело ее долгое и близкое общение с культурными офицерами. «Простые» советские люди такого не прощали.

Я, конечно, не понимал тогда, как именно Берта поднимала немцам боевой дух, и не только дух, но она-то знала — за такое по голове не погладят.

Берта не интересовалась политикой, по ее вине никто не пострадал, но, когда немцы отступали, она уехала вместе с ними.

В 1948 году ее под конвоем привезли из Латвии. Всех жильцов нашего дома вызывали в Водный отдел МГБ, расположенный на Приморском бульваре. Никто не знал, зачем вызывают. Все боялись идти туда. Моя мама взяла меня с собой, может быть, думала, что это ее может спасти. Но оказалось, что людей вызывали как свидетелей.

Соседи подтвердили, что немка Берта вела веселый образ жизни во время оккупации, но больше сказать ничего не могли. Затем состоялось закрытое заседание суда в том же помещении.

Мама пришла домой и рассказала, как проходил процесс. Мне ее рассказ показался забавным, и я его запомнил. Все соседи подтвердили факт гулянок в квартире Берты. Вызвали свидетелем нашего соседа сверху — дядю Гришу, не помню его фамилии.