Записки одессита. Оккупация и после…

Судья спрашивает: «Свидетель, что вы можете сказать по данному делу?». Дядя Гриша молчит, не знает, что сказать. Судья: «Объясните суду, как она жила, плохо ей было или хорошо?». Реакция та же, затем дядя Гриша понял, чего от него хотят: «При немцах ей было хорошо, а вот теперь — плохо».

Берте дали десять лет. Больше я о ней никогда ничего не слышал.

Позже, во время работы в таксометрном цехе, я был свидетелем разговора двух ветеранов: Бондарский Яков Григорьевич отвоевал во фронтовой разведке всю войну, а Калюжный Борис Григорьевич просидел в тыловых штабах радиооператором на ключе.

После капитуляции Германии Калюжный остался служить в наших войсках в звании младшего лейтенанта и сумел привезти в Одессу вагон трофеев. Однажды он по пьянке стал перед нами хвастать, как ему это удалось, и сказал, что война для него была лучшим временем жизни.

Бондарский Яков Григорьевич молча вспоминал, какой война была для него, и вдруг с силой ударил Калюжного в подбородок, отчего тот упал на верстак и закричал: «На, бей меня еще, меня и не так били!» Так у меня на глазах прояснилось, что и евреи очень по-разному пережили войну, даже в войсках.

Борис Григорьевич не мог не вспоминать свою службу в Германии. Рассказывал о том, как при освобождении наших пленных он участвовал в составе «тройки», занимавшейся их сортировкой. Если кому-нибудь из «тройки» не нравилась «морда лица» освобождаемого — его тут же отправляли по этапу и давали срок, не разбираясь в том, как и почему он попал в плен.

Почему не взорвали наш дом?

Наш дом № 19 по улице Жуковского подлежал взрыву, немецкие саперы уже готовились. Однако жильцы упросили ответственного за это мероприятие офицера не делать этого. Конечно, немцам проще было взорвать свой штаб вместе со всем имуществом и документацией, а жильцов просто выгнать на улицу. Произошло то, чего трудно было ожидать от дисциплинированных офицеров вермахта. Немецкие солдаты сами выносили имущество штаба и папки с документами на мостовую, напротив нашего дома.

Несколько дней они жгли громадный костер, куда все время подносили и бросали обмундирование, белье, канцелярские принадлежности. Возле костра стоял часовой, который никому не позволял что-либо брать из того, что подлежало уничтожению.

В это время по городу стали ездить на низкорослых лошадях «калмыки», как их называли одесситы. Они были одеты в немецкую солдатскую форму. Один из них при мне подъехал к часовому возле костра и жестами показал, что ему нужно белье. Часовой позволил ему взять комплект нового белья, калмык попросил чего-то еще. Немец пригрозил автоматом и сказал «вэк», что означало (я узнал позже) «вон».

То, что руководство штаба взяло на себя ответственность за перенесение места взрыва на соседнее здание, более чем удивительно. Я и теперь не понимаю, почему они это сделали. Но было именно так.

Школа № 117 еще не была взорвана, она пустовала. Парты и стулья во время оккупации пошли не растопку. В классах кое-где валялись тетради и учебники. Я ходил по пустым помещениям, искал книжки с картинками. Двери были открыты настежь, окна без стекол. Разруха была как в порту, но масштаб другой.

Школу взорвали вместо нашего дома, и я видел, как это происходило. Немцы подвели какие-то шнуры, потом внутри что-то ухнуло. Из всех окон и из-под крыши вырвалось пламя. Наверное, они заложили в здание какое-то горючее, потому что огонь пылал очень долго. В итоге от школы остались только наружные стены. Межэтажные перекрытия провалились вместе с остатками крыши вниз.

Перед бегством из Одессы немцы-резервисты взрывали предприятия связи: городскую телефонную станцию, на развалке которой в доме № 23 по ул. Жуковского мы играли в войну, взорвали центральный телеграф на Садовой… Взрывали они промышленные предприятия, и то, что осталось от порта.

Оставили немцы нетронутыми самые ценные здания города. Уцелел Воронцовский дворец, в котором вскоре после освобождения города стал работать Дворец пионеров.

В здании Думы заработал горсовет.

На Бебеля 12, где была сигуранца, разместилось областное управление МГБ.

На Жуковского 15 открыли среднюю школу № 4.

В помещении немецкого штаба (Жуковского, 19) после приходя наших заработала швейная фабрика «Молодая Гвардия».

Остались целыми здания банков, Пассажа, всех театров и кинотеатров, музеев, библиотек, церквей… Не взорвали немцы и круглый дом на Греческой — самый крупный клоповник города и гордость Одессы.

О том, что немцы минировали Оперный, у меня свое мнение…

Порт смотрелся с бульвара Фельдмана грудой искореженного металла. Целой была только небольшая церковь напротив Потемкинской лестницы, рядом с причалом. В ней разместился отдел охраны порта МГБ. Железнодорожный вокзал был разрушен в начале войны немецкой авиацией или нашими саперами. При румынах я ходил по его перронам с мамой.

От советских бомбардировщиков пострадали, к сожалению, в основном жилые дома, развалин было в центре города очень много. Наверное, наши летчики были очень молодыми…

Артисты-подпольщики