Записки остраннённого

Да, это приговор. Но не Печорину. И уж, конечно, не их времени: столетие – пустяк! Лишние люди – диагноз, поставленный не времени, а пространству. Если бы русский язык не ломался при попытке сказать «Герой нашего места», то только так и следовало бы сказать. Быть в этом вопросе предельно честным требует от нас честность Печорина. Честность Лермонтова.

(На всякий случай – во избежание разговоров о патриотизме. «Местом» мы здесь именуем не страну. Можно говорить едва ли не о целом глобусе. Лишние люди… Потерянное поколение… Опоздавшие к лету… Палая листва… etc.)

И все же, при всей космополитичности героя… Дадим слово «нашему всему» – уж его-то в отсутствии патриотизма не упрекнет никто. «Одно из событий христианской истории: европейское просвещение. Гизо доводит его до нас сквозь темные, кровавые, мятежные и, наконец, расцветающие века. Вы поняли великое достоинство французского историка. Поймите же и то, что Россия никогда не имела общего с остальной Европою» (А.С. Пушкин, «О втором томе “Истории русского народа” Полевого»).

***

Суждение героя о поэзии. Не очень это по-печорински – говорить на такие темы. Похоже, тут не обошлось без суфлера – самого Лермонтова. Каковой, в свою очередь, воспользовался (правда, очень по-своему) подсказкой Пушкина.

Печорин: «С тех пор, как поэты пишут, а женщины их читают (за что им глубокая благодарность) [от поэтов, видимо. Я.Н.], их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги называли Нерона полубогом».

Пушкин:

Дознался я, что дамы сами,

Душевной тайне изменяя,

Не могут надивиться нами,

Себя по совести ценя.

Восторги наши своенравны

Им очень кажутся забавны.

И, право, с нашей стороны

Мы непростительно смешны.

Закабалясь неосторожно,

Мы их любви в награду ждем.

Любовь в смятении зовем,

Как будто требовать возможно

От мотыльков иль от лилей

И чувств глубоких и страстей!

Да… Видно, Лермонтову куда меньше везло на умных дам, чем Пушкину. Или дело в том, насколько разные у них были магические кристаллы?..

«…и ногу ножкой называть».

***

Как ни старался Лермонтов сделать своего героя подобным себе по масштабу личности, вместить всю мощь своего создателя Печорин в одиночку не сумел. Пришлось Лермонтову в очередной раз воспользоваться пушкинским финтом: часть своей энергетики поместить еще в одного «циника с поэтической подкладкой» – доктора Вернера. Каковой циник и добавляет свежую аллегорию в тему любовной игры. Доктор уподобляет женщину заколдованному лесу из поэмы Торквато Тассо. «Только приступи – на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси… не смотреть, а идти прямо, мало-помалу чудовища исчезнут… Зато беда, если на первых порах сердце дрогнет и обернешься назад!»

Печорин, однако, делает именно это: смотрит. И на каждом шагу оглядывается. Какие уж тут эвридики – сплошное царство Аида вокруг.

Не так? Извольте. Княжна Мери будет ночью плакать из-за него – и эта мысль доставляет Печорину необъятное наслаждение – он понимает байроновского Вампира. «А еще слыву добрым малым [ «слыть добрым малым» – тоже прямая цитата из «Онегина» Я. Н.] и добиваюсь этого названия».

И – тут же, он же: «Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна…» Напоминаем: это дневник, он не рисуется («Я боюсь показаться смешным самому себе».)

Печорин именно таков: с людьми – Вампир, с Природой – поэт. «Оставь герою сердце! Что же // Он будет без него? Тиран…»3

Ну, а красавец в полном цвете лет, блондин со светящимися глазами, который блистает на балах… это уже не про литературу. Просто мечта поэта. Герой нашего Лермонтова.

***

Такой многословный самоанализ – редкость в русской литературе4. Истерики героев Достоевского в данном контексте мы не рассматриваем: речь о холодном разуме, а не… «Дети, идите поиграйте в саду, Федор Михайлович нездоров5». Онегин к рефлексии склонен редко, да и до честности там далеко: «Еще одно нас разлучило [в среднем роде! Я.Н.] – // Несчастной жертвой Ленский пал» [в третьем лице! Я.Н.]. Базаров – тот и вовсе изо всех сил отталкивается от огромной части своего «я», куда он силой затолкал эмоции – по Юнгу. И попытка свести все к ratio его ломает: задавленное бессознательное прорывается и мстит.

С Печориным ничего подобного случиться не может: он по всякому поводу копает себя до дна, без самообмана. И сообщает о результатах раскопок. Себе. Нам, однако, читать это – полезно. Наука сокращает…

***

И снова – «диалог» с тенью Онегина в магическом кристалле. На этот раз – о любви и браке.