Записки остраннённого

И снова – увы. Всё это отступничество, как бы размазанное по текстам Евангелий – где совсем малое, «семейное», а где и очень значимое («Душу свою за меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от меня трижды» (Ин, 14, 38) – Булгаков собрал воедино. Обеспечив единство места, времени – и минимум действующих лиц. Недаром же он драматург.

Целью писателя было не описание жизни Иешуа Га-Ноцри. И даже не изложение его философии (хотя главное в нем и мы, и Пилат услышали и поняли). Одна из целей Булгакова – показать, что есть вещи пострашнее потери высокой должности. И даже пострашнее риска быть подвергнутым суровому наказанию. (Впрочем, Тиверий, при всей его жестокости, – это еще далеко не Нерон. Так что ничего страшнее ссылки Понтию Пилату, конечно, не грозило – напрасно он сгущает краски, говоря: «Или ты думаешь, что я готов занять твое место?»)

Пилат не потерял должность. Он потерял душевный покой. Потерял на две тысячи лет. Смахивает на чистилище. Что ж, он ведь римлянин…

***

Хотел ли Булгаков хоть отчасти сохранить суть евангельского учения? На первый взгляд, вопрос кажется простым, а отрицательный ответ – очевидным. Различия слишком велики. Разве можно в одно лишь утверждение, что все люди – добрые, поместить все, к чему призывал Учитель?

Не будем, однако, спешить. Вспомним слова великого мудреца Гилеля, сказанные около сорокового года нашей эры: «Вся суть закона – в золотом правиле – не делай другим того, чего не желаешь себе» (Вавилонский Талмуд, Шаббат, 13а). У Евангелиста Матфея «главных» правил два: «возлюби Бога» и «возлюби ближнего, как самого себя» – в этих двух заповедях и закон, и пророки, то есть, всё.

Хорошо, а «по Булгакову»? «Бог один, и я в него верю» – и – «все люди добрые». (Ну, и еще, как добавка, не учение, а «прогноз»: «Рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины».)

Можно ли два этих «минимальных набора» свести друг к другу? Попробуем. Приняв за истину утверждение «все люди добрые», легко получаем из него золотое правило Гилеля. (Его же обнаруживаем и у Платона, и у Конфуция, и у многих мудрых всех времен.) Так что – да, подобие двух версий учения налицо. При всем явном различии сюжетов. Но ведь сюжет мы знаем со слов рассказчика. А по версии Мастера, Левий Матвей в своем пергаменте все переврал…

Ладно, прямое богохульство – не лучшая тема для разговора о литературе. Не будем.

***

Что заставляет Понтия Пилата так реагировать на идеи бродячего философа? Отчего он кричит: «Оно никогда не настанет!» Если ты уверен, что перед тобой безумец и говорит он явные глупости, то и кричать нет никакой надобности. Иное дело – если нужно заглушить внутренний голос, чтобы убедить себя в безумии собеседника. Что, впрочем, не помогает. Отсюда и все последующее: и попытка спасти Иешуа от казни, и угрозы первосвященнику, и приказ убить Иуду из Кириафа, и обращение к Левию Матвею с призывом не судить, и, наконец, униженное: «Замолчи. Возьми денег». Тяжко бремя трусости. И дорогой ценой придется за нее платить. «Молю тебя, скажи – не было?»

***

Что же дальше? Неужели и правда две тысячи лет чистилища – одиночества в ожидании истинного Мастера – того, кто тебя «угадает», заново создаст, получив тем самым право прощать? Иначе говоря, в ожидании еще одного пришествия. «Свободен! Он ждет тебя».

Получается, по Булгакову, никто из писавших про это за все двадцать веков ни разу не угадал? Получается – так. Да, гордыня вселенского масштаба. Но, после утверждения, что Левий Матвей все переврал… Наверное, Мастеру простительно. Ведь только у него получается такой прокуратор Иудеи, что мы в него поверили.

***

Однако, в романе «Мастер и Маргарита» не одна сюжетная линия. И до того момента, как линии сливаются, происходит еще «кое-что». Попытаемся отвлечься от блистательной булгаковской фантасмагории «московских» глав романа и вычленить в них то, что поможет лучше понять суть глав «иерусалимских». При таком подходе главным героем оказывается не коллега Булгакова Мастер и не возлюбленная Мастера Маргарита. «Главнее» их тот, кто третьим незримо присутствовал на балконе дворца Ирода Великого, подтверждая тем самым значимость совершаемого зла. (Каковое, впрочем, обернется благом, как мы помним из слов Гёте.)

Можно ли, читая «московские» главы, угадать, чем все эти двадцать веков занимался Воланд? Попробуем. Вопрос: что Воланд делает в Москве? Гм… а правда – что? Задумавшись, вы легко придете к выводу, что самым существенным действием Воланда почти за все время, как ни странно, была «читка» первой главы романа Мастера! (Если, конечно, это был роман именно Мастера, а не…) Все остальное, даже бал Полнолуния, – по сути, яркая красивая суета, не играющая особой роли для главного. И лишь в самом конце романа линии сходятся – и Воланд вмешивается в происходящее всерьез. Остальное время он лишь наблюдатель.