Записки озабоченного

“Впервые я его увидела в одном из ночных баров, где я иногда выступал. Думаю, что он поразил не только меня – стройный светлый парень выделывал невообразимые па. В нем чувствовалась явная негритянская кровь – он двигал своим телом так, как двигают только коренные жители джунглей. Всего лишь через несколько минут с начала танца все в зале смотрели на него, а он, кажется, и не замечал никого, он так следовал моей песне, нет, даже не следовал, его танец и моя песня, музыка – это было что-то единое целое. И сейчас, когда я пою эту песню, я представляю его танец.

В перерыве его ко мне подвел Луи. Оказывается, они были знакомы, так как приходились друг другу дальними. Но увиделись впервые два дня назад, когда Александр приехал сюда в командировку по линии своего журнала (он писал об экзотическом туризме, кажется).

Он поцеловал мою руку, я не удержалась, и обнял его – Александр был счастлив. Он так и сказал – я счастлив, что, наконец, познакомился с тобой, великая женщина. Да, я это знал, но в его устах даже дежурный комплимент превращался в нечто возвышенное, поэтическое. Я взяла его под руку, и позвал Луи и втроем мы отправились обмывать наше знакомство в подводном ресторане.

Мы веселились как старые друзья, Луи раздувал щеки и устраивал шутливые сцены ревности. А я танцевал с Александром несколько часов, танец за танцем. Особенно нам удавались быстрые. Я видела, что Александр понравился Элле. У нас стало одним другом больше. Мы провели несколько недель вместе. По утрам я заезжала за ним в отель, и мы отбывали к морю, возвращаясь к обеду. Потом разъезжались по делам, чтобы вечером встретиться на концерте и устроить после него очередную вечеринку. Иногда я готовила африканское блюдо своей бабули, и подавал Александру под балладу Эллы. А он устраивал целое шоу, танцуя вокруг этого блюда, меня и Луи.

Я никогда не видел его грустным или печальным, наоборот он всегда утешал меня, когда я плакала из-за сорванного концерта или из-за грубости Эллы.

Он смеялся и смешно двигал ушами, которые у него были немного разноцветными – одно как у белого человека, второе как у мулата. Одна из девиц в баре говорила, что у него и еще одно место было как у мулата.

Он был, безусловно, талантливым артистом и мне даже пришло в голову устроить совместно выступление, но Александр сказал, что он прирожденный литератор и не пойдет на поводу у шоу-бизнеса. Я понимала его, читал его книги и плакала – он знал, что такое настоящее женское сердце.

И все же он начал пробовать петь и даже играть на саксофоне. Но Александр умудрялся писать даже на нотной бумаге, и я однажды залилась диким хохотом на одной из президентских церемоний, автоматически пропев, написанное на нотах:

– «Приди в объятия мои,

О, влажность губ – какое счастье…»

Его шутки подчас заходили далеко – ему ничего не стоило позвонить от имени моего агента и отменить мой концерт в связи с отъездом на историческую родину в город Хайфу. Он прокалывал колеса нашему кадиллаку и уши шоферу.

Я прощала его, он так ловко каждый раз выворачивался, так искренне сожалел, что я начинал хохотать – мы обнимались, брали такси и везли шофера в ювелирный магазин.

В один из дней мы собрались на вечеринку к Элвису – наконец-то эти два великих человека должны были познакомиться. Я позвонила Александру, но его не было дома. Через три дня он позвонил сам – из Австралии, сказал, что привезет шашлык из кенгуру, но больше его я не видел, и даже не слышала…”

Элизабет Т.:

“Да, он действительно любил меня. Страсть охватила его, как он только увидел меня на пати у Р-ов. Тогда от нечего делать он был увлечен этой дурнушкой Мерилин. Но, увидев меня, Алекс даже не ответил на ее запрос, бросился прямо ко мне.

Да, я была в форме – мне тогда было как всегда чуть больше двадцати. Так вот, он несколько недель добивался возможности увидеться со мной наедине. Рыдал в трубку телефона, говорил, что я его единственное вдохновение, что с тех пор как он меня увидел, не может написать ни строчки, что грезит хотя бы единственным поцелуем.

Легкомысленная, из любви к искусству, я ему обещала этот поцелуй. Естественно, получив его, он потребовал большего. Он был так настойчив и неистов, говорил, что бросится в море с причала, что я погублю его и литературу. И я ответила ему благосклонностью.

Дни и ночи он проводил со мной. Спал на коврике возле моей двери. Усыпал мой путь цветами, когда я шла от дома к автомобилю.

Он написал несколько сотен стихов, посвященных мне. Я храню их до лучших времен – он не хотел, чтобы я их опубликовала – это слишком личное.

К сожалению, как он ни настаивал, я не могла ему позволить любить меня вечно – сказала, что нам пора расстаться. Я не думала, что нам придется расстаться навсегда…”

Самуил Л.:

«Его последними словами было что-то вроде:

– «Эх, В…»

Скорее всего, больной хотел сказать нечто обычное для таких случаев,

типа «Эх, Вашу Мать!..»