Читаем Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов полностью


2 сентября 1942 г.

Писатель Басов. Сед, как лунь, седая борода и усы. Толст, коренаст, мал ростом. Похож одновременно на Тургенева и на Чернова. Из народников. Член ВКП. Действительно светлая личность, идеалист, вера comme à 18 ans[685]; это – редко. Пишет, правда, плохо, но ничего. Явно честен. A côté[686], молодая работница ушла с фабрики…

Повесть и рассказы

1943–1944


Подготовка текстов этого и предыдущего разделов Е.Б. Коркиной и А.И. Поповой.

Записки сумасшедшего

Маленькая повесть

Глава 1

Некоторые приключения и отъезд

Я ― выругался.

Подняв голову, я увидел, что совсем близко надо мной нагло парил черный орел.

– Безобразие! ― сказал я.

Я схватил орла за крыло, свернул ему шею, как курице, сел на тротуар, ощипал орла и попытался съесть его так, сырым, ― но орел был жесткий, и я с отвращением вышвырнул его в ближайшее открытое окно ближайшего дома.

Я выругался вторично ― и пошел вперед, влекомый голубой далью, которая не существует и никогда не будет существовать.

Я шел по серой улице, между двумя рядами серых домов.

На линии горизонта улица сужалась до пределов точки. Я сказал:

– Я хочу, чтобы она была узкой там, где я иду, а не там, где меня нет, чорт возьми!

И улица сузилась, и дома приблизились друг к другу, и меня сдавило их стенами, и я превратился в лужицу, а потом в Ничто, ― а потом во Все.

Но это не был сон и я не проснутся вспотевший, но счастливый; я пошел дальше, я просто пошутил с улицей.

Я остановил дюжего рыжеволосого детину и, поцеловав его в лоб, сказал ему:

– Ты ― Ротшильд.

После чего я ему дал две звонких пощечины.

Рыжий меня избил ― но я был горд: я оскорбил Ротшильда.

…Но я другому отдана,Я буду век ему верна, —

сказала Татьяна. Слегка подурневшая и располневшая, конечно, но все же Татьяна.

О девочка, неповторимые черты. А муж кто? Одни говорят ― старый хрыч, другие ― молодой хрыч.

Но я другому отдана,Я буду век ему верна.

Ну и будь верна. А Пушкин был верен Арине Родионовне. Няня рассказывала сказки. Народные сказки Арины Родионовны, издание двадцатое. Мило, хорошо.

Прочь, цитаты!

Вот идет Франциск Первый. Ваше величество, что вы здесь делаете? Вам надо на свидание с маркизой, а вы идете в кино. Маркиза вас бессовестно надувает, сир, весь двор знает о ее связи с сенешалем, лишь Вы ни о чем не подозреваете. Долой с глаз моих; хоть вы и Франциск, но я почище король, чем вы.

Меня поджидает великолепный/великолепный/конь, белый, белейший ― Конь Смерти, Конь Жизни.

Жеребец под ним сверкаетБелым рафинадом.

Опять цитаты!

Гоп-гоп, гоп-гоп, на коне по мостовой цок за мной ― свита, трубите, трубачи. Позади ― Франциск I. Прямо в замок, по мостовой цок, топ-топ. Цитаты как мухи!

Трубачи трубят… Но что трубят они? ― О ужас: ― похоронный марш Шопена. Мне устроили национальные похороны. Большое спасибо, но я хочу жить. Все подстроил Франциск Первый, ― знает ведь, что маркиза отдалась сперва мне, а потом уж ему. Вот и бесится, думает ― я не замечу, что меня хоронят.

… ― Дракон подан и ждет, Ваше сиятельство.

– Знаю. Идите.

Великолепный китайский дракон, зеленый, с выпученными глазами, распластался у подъезда; он был опоясан богатым седлом.

Я мигом вскочил на него ― тут я не рискую быть похороненным ― и сказал:

– В страну фей.

Дракон хрюкнул в ответ, и мы сразу поднялись вертикально в воздух, наподобие автогира; очень это удачно у нас получилось.

Глава 2

В стране фей

Мы летели, по часам Лонжин, ровно час и двадцать пять минут, летели в каком-то тумане, очень быстро.

Мы даже не летели, а просто поднимались; взмах крыльев ― и все вверх, вверх…

Потом мы так же стремительно стали опускаться.

Вот она ― жизнь: вверх, вниз, вверх, вниз. Сегодня ― ты, а завтра ― я. И прочее и тому подобное. Все вместе взятое называется философией.

Мы приземлились на лужайку перед большим зданием.

Лужайка была пурпурного цвета, а дворец (ибо здание было дворцом) был сооружен из разноцветных камней, каждый величиной с кирпич; эффект был весьма поразительным.

Я соскочил с дракона и быстро направился к дворцу.

Миновав двух неподвижных алебардщиц (в стране фей все должности исполняются женщинами), я прошел во внутренние помещения.

– Пропуск! ― заревела мегера у конторки, вооруженная здоровенным браунингом.

– Свои, ― спокойно ответил я, и она, присмиревшая, пропустила меня.

Впоследствии я узнал, что мегера убивала всех, пытавшихся войти во дворец.

Ведь во дворце жили Феи Судьбы, и никто не должен был их видеть, этих всемогущих правительниц, вершительниц наших земных начинаний.

Великий Случай помог мне ― и я произнес тот пароль, который спас меня от пули и открыл доступ во дворец.

Я поднялся по широкой лестнице… залы, залы, анфилады пустых зал и зеркал.

На стенах ― картины в золоченых рамах.

На потолках ― тяжелые люстры.

О стиль Ампир! Даже в стране фей ты преследуешь меня.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма и дневники

Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов

Письма Марины Цветаевой и Бориса Пастернака – это настоящий роман о творчестве и любви двух современников, равных по силе таланта и поэтического голоса. Они познакомились в послереволюционной Москве, но по-настоящему открыли друг друга лишь в 1922 году, когда Цветаева была уже в эмиграции, и письма на протяжении многих лет заменяли им живое общение. Десятки их стихотворений и поэм появились во многом благодаря этому удивительному разговору, который помогал каждому из них преодолевать «лихолетие эпохи».Собранные вместе, письма напоминают музыкальное произведение, мелодия и тональность которого меняется в зависимости от переживаний его исполнителей. Это песня на два голоса. Услышав ее однажды, уже невозможно забыть, как невозможно вновь и вновь не возвращаться к ней, в мир ее мыслей, эмоций и свидетельств о своем времени.

Борис Леонидович Пастернак , Е. Б. Коркина , Ирина Даниэлевна Шевеленко , Ирина Шевеленко , Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / Эпистолярная проза / Прочая документальная литература / Документальное
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Книга восстанавливает в картине «серебряного века» еще одну историю человеческих чувств, движимую высоким отношением к искусству. Она началась в Крыму, в доме Волошина, где в 1913 году молодая петербургская художница Юлия Оболенская познакомилась с другом поэта и куратором московских выставок Константином Кандауровым. Соединив «души и кисти», они поддерживали и вдохновляли друг друга в творчестве, храня свою любовь, которая спасала их в труднейшее лихолетье эпохи. Об этом они мечтали написать книгу. Замысел художников воплотила историк и культуролог Лариса Алексеева. Ее увлекательный рассказ – опыт личного переживания событий тех лет, сопряженный с архивным поиском, чтением и сопоставлением писем, документов, изображений. На страницах книги читатель встретится с М. Волошиным, К. Богаевским, А. Толстым, В. Ходасевичем, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, художниками петербургской школы Е. Н. Званцевой и другими культурными героями первой трети ХХ века.

Лариса Константиновна Алексеева

Документальная литература
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

«Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение… – всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души», – писала совсем юная Марина Цветаева. И словно исполняя этот завет, ее сын Георгий Эфрон писал дневники, письма, составлял антологию любимых произведений. А еще пробовал свои силы в различных литературных жанрах: стихах, прозе, стилизациях, сказке. В настоящей книге эти опыты публикуются впервые.Дневники его являются продолжением опубликованных в издании «Неизвестность будущего», которые охватывали последний год жизни Марины Цветаевой. Теперь юноше предстоит одинокий путь и одинокая борьба за жизнь. Попав в эвакуацию в Ташкент, он возобновляет учебу в школе, налаживает эпистолярную связь с сестрой Ариадной, находящейся в лагере, завязывает новые знакомства. Всеми силами он стремится в Москву и осенью 1943 г. добирается до нее, поступает учиться в Литературный институт, но в середине первого курса его призывают в армию. И об этом последнем военном отрезке короткой жизни Георгия Эфрона мы узнаем из его писем к тетке, Е.Я. Эфрон.

Георгий Сергеевич Эфрон

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальное
Невозвратные дали. Дневники путешествий
Невозвратные дали. Дневники путешествий

Среди многогранного литературного наследия Анастасии Ивановны Цветаевой (1894–1993) из ее автобиографической прозы выделяются дневниковые очерки путешествий по Крыму, Эстонии, Голландии… Она писала их в последние годы жизни.В этих очерках Цветаева обращает пристальное внимание на встреченных ею людей, окружающую обстановку, интерьер или пейзаж. В ее памяти возникают стихи сестры Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, вспоминаются лица, события и даты глубокого прошлого, уводящие в раннее детство, юность, молодость. Она обладала удивительным даром все происходящее с ней, любые впечатления «фотографировать» пером, оттого повествование ее яркое, самобытное, живое.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Анастасия Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / География, путевые заметки / Документальное

Похожие книги

Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимович Соколов , Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное / Документальная литература