Читаем Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов полностью

Наконец, пройдя через десяток пустых комнат, я очутился перед закрытой дверью.

На двери кнопками был приколот лист бумаги, на котором было написано:

НЕ БЕСПОКОИТЬ

РАБОТАЕМ

Недолго думая, я толкнул дверь и вошел.

Моим глазам представилась необычная картина.

За круглым столом сидели три красноносых растрепанных женщины в неряшливых кимоно.

Они пили вино в чайных стаканах и играли в карты. Это были Феи Судьбы. Они, казалось, ничуть не удивились моему нежданному появлению.

Я разозлился.

– Какого чорта вы в карты дуетесь, чорт вас возьми совсем! ― заорал я. ― Тут судьба человека, а вы…

Феи Судьбы поднялись разом.

– Молодой человек, вы ошибаетесь, ― сказали они хором. ― Нас три сестры. Старшая ― Фея Бед. Это она приносит людям болезни и несчастья всякого рода. Средняя ― Фея Будней. Она делает судьбу человека серой и обыденной. Младшая ― Фея Счастья. Она посылает людям все то светлое и хорошее, что они испытывают в своем существовании. Когда надо решить судьбу какого-нибудь человека, мы садимся играть в дурачки. Та фея, которая остается в дураках, получает неограниченное право распоряжаться жизнью этого человека.

Что-то в тоне этого сообщения мне не понравилось. Я тихо спросил:

– Чью судьбу вы сейчас разыгрываете?

Все три феи хором ответили:

– Вашу.

– Но кто же остался в дураках? ― спросил я еще тише, предчувствуя недоброе.

И Феи Судьбы мрачно ответили мне:

– Старшая ― Фея Бед.

– А-а-а-а!.. ― закричал я.

И проснулся. Это был сон. Но что не сон? Жизнь ― сон.

А я изрекаю афоризмы мудреца. Мне ― хвала и слава.

Глава 3

Несколько слов о…

1

Не думайте. И я тоже любил когда-то. О, да. Ее прелестная головка была украшена не менее прелестной шляпкой, изображающей собой блин с гарниром из искусственных цветов. Вуалетка со шляпки спускалась до милого ротика, придавая некое обаяние тайны всему ее образу.

Она была изящна, смешлива, безрассудна. Она ужасно любила сладкое, катанья на лодке и японские веера.

Мы любили друг друга год, а потом она сказала мне: «До свиданья».

И больше я ее не видел.

Вот видите… И это была большая любовь ― подумайте:

– Целый год!

2

…Уже поздно. Круглые светящиеся часы на площади показывают полночь. Пора идти домой спать.

Раз, два, шагом марш.

Ночь тиха, на небе ― звезды.

Раз, два.

Однако сзади ― какие-то шаги. Оглянуться? –

Так и есть: ― идут два человека. –

Раз, два, три, четыре.

Раз, два, три, четыре.

Попробую пропустить их вперед. Нет, они тоже замедлили шаг.

Все ясно.

Они хотят меня убить.

Это ― тайный суд, хакенкрейцер, мафия.

Просто ударят ножом ― и конец.

Раз, два, три, четыре.

Я круто поворачиваю назад и иду в обратном направлении.

Тайное судилище продолжает свой путь.

Значит ― они охотились не за мной.

Ночь тиха, одиноко горят фонари.

Раз, два; раз, два…

Дом.

Лестница.

Дверь.

Спать.

3

…Дважды два ― четыре.

На горизонте мышления золотыми буквами горит это самое мудрое из всех наимудрейших изречений человека.

Дважды два ― четыре.

Человечество благодарит свой собственный гений, позволивший ему изобрести эту квинтэссенцию разума, это самое последнее из наипоследнейших слов цивилизации.

Благодарное человечество коленопреклоняется перед могуществом своего собственного ума.

– «Дважды два ― четыре» –

Как это просто!

проникновенно!

глубоко!

Благодарное человечество вполне довольно этой формулой бытия, сразу объяснившей все необъяснимое, разъяснившей все неразъяснимое, разрешившей все неразрешенное.

Прежде, ― давно, ― алхимики грезили о философском камне.

К чему он теперь? –

Мы все поняли, все знаем, благодаря математике.

Дважды два ― четыре.

Четыре? –

Нет. ― Миллион, три, нуль.

Дважды два ― всегда сколько угодно.

Но только не четыре.

4

…Слезы выступили у меня на глазах. О ком я жалел?

Ни о ком. Что вы! Я такой черствый ― разве могу я о ком-нибудь жалеть? Но слезы все-таки выступили у меня на глазах. С чего бы это?

Открою секрет: я выпил рюмку водки.

Жжет горло. Ничего не понимаю ― почему люди пьют водку? Слезятся глаза, глотка в огне… В чем же удовольствие?

Эффект второй рюмки уже менее ощутим, ― так сказать, физически. Бледная жидкость льется и пьется легче; глаза ― лишь блестят, а слез ― как не бывало.

Содержимое третьей рюмки поглощается совсем безболезненно, словно вода.

И так далее и тому подобное.

А в итоге ― человек пьян.

Я пьян, ты пьяна, мы все

безбожно пьяны.


Мы говорим глупости.

Впрочем, будучи в трезвом состоянии, мы также несем околесицу.

– Дда, очень ххорошо. И вообще.

– Я пьян, ну и лладно. Все сволочи ― ну и лладно.

А утром болит голова, и прескверный вкус во рту. Дело известное.

К чему пить? Пьют трезвые, пьют лишь те, кто думают вырасти духовно в пьянстве, отрешиться от скучного «я».

Я не пью –

я пьян всегда.

Глава 4

Увертюра ― финал

Я вышел из дому и пошел по широкой белой дороге. Я шел с котомкой на плече и с палкой в руке.

Светило солнце, пели птицы на деревьях. Небо было синее, солнце желтое, трава зеленая, дорога белая.

…Дорога белая. Путь далекий, дорога белая, куда ведешь ты меня? Я достигну забытого замка, где лежит спящая красавица, я достигну всего, я ничего не достигну.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма и дневники

Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов

Письма Марины Цветаевой и Бориса Пастернака – это настоящий роман о творчестве и любви двух современников, равных по силе таланта и поэтического голоса. Они познакомились в послереволюционной Москве, но по-настоящему открыли друг друга лишь в 1922 году, когда Цветаева была уже в эмиграции, и письма на протяжении многих лет заменяли им живое общение. Десятки их стихотворений и поэм появились во многом благодаря этому удивительному разговору, который помогал каждому из них преодолевать «лихолетие эпохи».Собранные вместе, письма напоминают музыкальное произведение, мелодия и тональность которого меняется в зависимости от переживаний его исполнителей. Это песня на два голоса. Услышав ее однажды, уже невозможно забыть, как невозможно вновь и вновь не возвращаться к ней, в мир ее мыслей, эмоций и свидетельств о своем времени.

Борис Леонидович Пастернак , Е. Б. Коркина , Ирина Даниэлевна Шевеленко , Ирина Шевеленко , Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / Эпистолярная проза / Прочая документальная литература / Документальное
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Книга восстанавливает в картине «серебряного века» еще одну историю человеческих чувств, движимую высоким отношением к искусству. Она началась в Крыму, в доме Волошина, где в 1913 году молодая петербургская художница Юлия Оболенская познакомилась с другом поэта и куратором московских выставок Константином Кандауровым. Соединив «души и кисти», они поддерживали и вдохновляли друг друга в творчестве, храня свою любовь, которая спасала их в труднейшее лихолетье эпохи. Об этом они мечтали написать книгу. Замысел художников воплотила историк и культуролог Лариса Алексеева. Ее увлекательный рассказ – опыт личного переживания событий тех лет, сопряженный с архивным поиском, чтением и сопоставлением писем, документов, изображений. На страницах книги читатель встретится с М. Волошиным, К. Богаевским, А. Толстым, В. Ходасевичем, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, художниками петербургской школы Е. Н. Званцевой и другими культурными героями первой трети ХХ века.

Лариса Константиновна Алексеева

Документальная литература
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

«Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение… – всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души», – писала совсем юная Марина Цветаева. И словно исполняя этот завет, ее сын Георгий Эфрон писал дневники, письма, составлял антологию любимых произведений. А еще пробовал свои силы в различных литературных жанрах: стихах, прозе, стилизациях, сказке. В настоящей книге эти опыты публикуются впервые.Дневники его являются продолжением опубликованных в издании «Неизвестность будущего», которые охватывали последний год жизни Марины Цветаевой. Теперь юноше предстоит одинокий путь и одинокая борьба за жизнь. Попав в эвакуацию в Ташкент, он возобновляет учебу в школе, налаживает эпистолярную связь с сестрой Ариадной, находящейся в лагере, завязывает новые знакомства. Всеми силами он стремится в Москву и осенью 1943 г. добирается до нее, поступает учиться в Литературный институт, но в середине первого курса его призывают в армию. И об этом последнем военном отрезке короткой жизни Георгия Эфрона мы узнаем из его писем к тетке, Е.Я. Эфрон.

Георгий Сергеевич Эфрон

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальное
Невозвратные дали. Дневники путешествий
Невозвратные дали. Дневники путешествий

Среди многогранного литературного наследия Анастасии Ивановны Цветаевой (1894–1993) из ее автобиографической прозы выделяются дневниковые очерки путешествий по Крыму, Эстонии, Голландии… Она писала их в последние годы жизни.В этих очерках Цветаева обращает пристальное внимание на встреченных ею людей, окружающую обстановку, интерьер или пейзаж. В ее памяти возникают стихи сестры Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, вспоминаются лица, события и даты глубокого прошлого, уводящие в раннее детство, юность, молодость. Она обладала удивительным даром все происходящее с ней, любые впечатления «фотографировать» пером, оттого повествование ее яркое, самобытное, живое.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Анастасия Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / География, путевые заметки / Документальное

Похожие книги

Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимович Соколов , Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное / Документальная литература