Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

– Кто из нас не дружил с кем-нибудь, скажите мне? Но кто из нас сумел пронести незапятнанным это чувство? Кто из нас может похвастать тем, что его чувство сумело избежать все те капканы и ловушки, которые ему заготавливала сама жизнь? Ибо все мы дружили когда-то, дорогой мсье, ― но, увы, дружба никогда не бывает долговечной, а тем более постоянной; она, в конечном счете, неизменно терпит крах, как бы она ни была сильна в начале. Самолюбие, Ревность, Скука ― суть имена трех фей, незримо, но неизменно присутствующих при зарождении всякой Дружбы и определяющих ее плачевный конец. Человек превыше всего и всех ценит самого себя; ― рано или поздно, проснувшееся самолюбие придет в столкновение с интересами друга на арене какой угодно деятельности. Мы не прощаем нашим друзьям их качеств и осуждаем их недостатки; мы разочаровываемся от того, что наши друзья являются людьми, как и мы, а не куклами, которыми можно играть. Женщины чувствуют сильнее нас ― вот отчего дружба между женщинами обычно столь быстро приходит к своему логическому завершению. Женщины от искренних излияний быстро переходят к неприкрытой взаимной ненависти, в то время как мы еще долго притворяемся перед нашими друзьями ― и перед нами самими. Даже самая крепкая дружба не выдерживает, мсье, всякая настоящая дружба тиранична, ― а тиранов, как известно, свергают. Человек, кроме того, изменчив. Ему хочется нового подобно тому, как беременной женщине хочется «чего-нибудь кисленького». Старые друзья отпадают от нас, как мертвая корка запекшейся крови ― от зажившей раны. Да, мсье, человек грязен, а ведь дружба ― это самое человеческое чувство.

5

Я посмотрел на часы. Пора было возвращаться в Париж.

– Ну, мне надо отчаливать, ― сказал я.

– Куда? ― спросил человек в котелке.

– Я живу в Париже, ― ответил я.

Оказалось, что мой собеседник ― тоже парижанин и приехал в Медон по каким-то делам. Мы решили вместе возвращаться в столицу.

Солнце садилось. Мы шли лесом к Кламару. Мерно шумели кроны деревьев; лесная свежесть превращалась в сырость. Наш путь был устлан ковром опавших листьев. Мы прибавили шагу и теперь шли быстро, лишь изредка перекидываясь отрывистыми замечаниями. Хотелось дойти до Кламара прежде, чем наступит темнота.

Наконец мы достигли опушки леса и спустились от площади Марки́ к площади мэрии; там мы сели на скамейку под стеклянным навесом в ожидании 89-го номера автобуса, который должен был нас доставить к Версальским воротам, в вечерний Париж.

Я, признаться, был в отменном настроении. Как-никак, я пробыл за городом целый день, и этого было достаточно, чтобы вдохнуть в меня радость жизни. Я люблю Париж, а краткая разлука с любимым существом придает особое обаяние новым объятьям. Итак, я возвращался в город с приподнятым чувством: через некоторое время, очень скоро, я вновь буду сидеть в «Ротонде» и пить кофе с коньяком и глазеть на прохожих, записывать обрывки разговоров и впитывать в себя этот странный парижский воздух, до того пропитанный запахом цивилизации, что он кажется искусственным. Хоть я и не стар, но я чувствовал себя дьявольски помолодевшим; мне захотелось крикнуть: «Ура, жизнь хорошá!»

Но тут заговорил человек в котелке.

– Вот еще один день кончается; фактически, он уже кончился. Мы все знаем, что нам остается сделать прежде, чем лечь спать. И в этом-то ― весь ужас. Ничего не будет неожиданного, ничто не изменит предначертанного пути; если нам и случится иметь дело с чем-либо необычайным, то мы не удивимся, благо мы давно разучились удивляться. Наши умы давно усвоили скептицизм, который лишает нас сколько-нибудь острого восприятия и ощущения действительности. Да, вот еще один день кончился и, подводя итог, мы принуждены заметить, что ничего нового он нам не принес, ничего не объяснил и ничего не изменил в нашем существовании. Мы лишь на один день приблизились к тому, единственно существенному моменту нашего бытия, когда наши родственники обнаружат, что мы скапутились и бросятся рыскать по комнатам в поисках завещания. Вот тогда-то будут истинные переживания! Вот тогда-то наши близкие поймут, что значит ― интенсивно жить, подобно героям Жюля Верна и Буссенара!..

– У вас есть родные? ― вежливо спросил я.

– Нет, к счастью я рано освободился от бремени семьи, а оставлять после смерти мне все равно нечего. Мысленное мое завещание будет состоять в коротком послании, адресованном всему человечеству:

«Плодитесь и множьтесь, друзья мои. Вырастайте сильными и грубыми, потейте от тяжелой работы, горланьте песни и пейте вино; умирайте от удара ножом или от последствий алкоголя.

Вырастайте глупыми и хитрыми, усваивайте арифметику плутовства, работайте по торговому делу, копите гроши, основывайте рекламные бюро и фирмы скобяных изделий, умирайте от апоплексического удара, в святости и удовлетворении прожитой жизни.

Вырастайте упорными и прилежными, о инженеры! Стройте мосты и заводы до ближайшей войны, которая их разрушит, ― а потом начинайте сначала; ходите по воскресеньям в театр и умирайте в почете и в любви к науке и прогрессу.