Читаем Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов полностью

Морэ ― чудный старый городок, расположенный на берегу реки Луэн, притока Марны. В Морэ древняя готическая церковь, живописный полукрестьянский базар; в этот городок входят через старые-старые ворота из серого камня, полуразвалившиеся и пробитые снарядами, ― воспоминание о войне 1870–1871 гг. Тихо в Морэ… Протекает река под горбатым мостом, любители ловят, сидя на ее зеленом берегу, проблематическую рыбу, кафе пусты и в них пахнет пробкой и плесенью. Несмотря на все эти прелести, меня быстро охватила неподдельная скука. Что делать, чем заниматься? Страна плоская, скучная, с редкими деревеньками, гулять совершенно негде; лесов нет, лишь жиденькие рощицы; от отсутствия книг и развлечений клонит ко сну, и весь этот мирный Морэ какой-то заспанный… Одним словом, я затосковал ― я был рад, когда возвратился в шумный, порой утомляющий, но живой Париж.

Я спускаюсь обратно и через пассаж выхожу на площадь Ренн. Ну и движение же по этой площади! Меня чуть-чуть не умерщвляет ошалелый автомобиль ― но я благополучно пересекаю площадь наискосок и вхожу в сверкающий белой краской и стеклом «Мильк-Бар».

Изысканным монпарнасцам и скучающим иностранцам, всем этим пресыщенным людям надоели обыкновенные кафе. В самом деле, те, которые считаются лучшими из них, в сущности, совершенно подобны самым захудалым. В каком-нибудь маленьком заведении на Рошешуаре подают те же самые напитки, что в роскошных «Куполь» и «Ротонде». Конечно, последние обильно декорированы, их посещают иногда знаменитости, вроде Марлен Дитрих, но и зеркала в мраморном обрамлении, и длиннейшие ресницы «фатальной» актрисы перестали производить эффект на прихотливую публику Столицы Вкуса. Открытие «Мильк-Бара», пусть на миг, развлечет парижан, создаст иллюзию новизны.

В этом баре не подают спиртных напитков, зато вы можете там получить стакан превосходного молока, ледяного и бодрящего, и аккуратно приготовленный бутерброд с ветчиной. В «Мильк-Баре» можно отведать приготовленного по всем правилам искусства национального американского ice-cream soda (а парижане знают о нем только понаслышке), не говоря уже о какао и кофе с тем же milk.

«Мильк-Бар» ― кусочек США в Париже, и потому в нем часто можно услышать гнусавую речь англосаксов. Еще одно нововведение: у стойки можно сидеть, как в Америке и шикарных клубах, на вертящихся табуретках, прикрепленных к полу посредством длинной ножки. От белой краски, покрывающей стены и столики бара, от отсутствия винных запахов и полупьяной болтовни, от улыбающихся и деловитых молодых официанток, от всего этого веет здоровьем; «Мильк-Бар» свеж и не банален, ибо это здоровье, или впечатление здоровья, придает ему весьма заманчивое обаяние.

Впрочем, боюсь, что и «Мильк-Бар», этот кусочек заатлантического «просперити»[691], скоро так же всем надоест, как американские фильмы и разговоры о войне. Но сейчас я ― в первый раз в жизни! ― приобщаюсь к таинствам ice-cream soda, и хотя под этим трехэтажным названием кроется лишь мороженое 3-х сортов со сливками и содовой водой, все это в длиннейшем бокале, ― все же я испытываю некоторый трепет посвящения. Мороженое помогает мне одолеть несколько статей лондонской «Daily Mail»; эта английская газета скучна так же как наш «Temps», и так же весьма осведомлена и солидна. Не переношу я, признаться, всех этих добропорядочных, закованных в воротнички седовласых румяных стариков, коммерческих светил и реакционеров-редакторов. А «Daily Mail» ― их орган. Их голос монотонно струится сквозь чинные столбцы подвалов почтенной газеты. Американские газеты неизмеримо веселее.

Итак, я отдал дань хорошему вкусу, посетив «Мильк-Бар», и уравновесил природное свое легкомыслие чтением тяжеловесного политического вздора. День хорошо начинается, совесть моя спокойна, и я могу продолжать свой путь.

4

Выйдя из «Milk-Bar’a», я иду по бульвару Монпарнас в направлении к Латинскому кварталу.

Для меня Монпарнас ― символ Парижа. Некоторые возразят, что символом Парижа являются Елисейские Поля ― шикарнейшая улица в мире; Бродвей № 2, но плюс еще Вкус с большой буквы. Иные скажут, что Париж ― это поэтические пригорки сада Бютт-Шомон, кабачки улицы Фонтэн, площадь Пигалль в полночь, одним словом ― Монмартр… Каждый парижанин и каждый иностранец, приезжающий в Париж, избирает предметом своей любви какой-нибудь определенный округ или квартал города, и каждый из них становится ревностным патриотом именно этого квартала или округа.

И все-таки, как мне кажется, лишь Монпарнас достоин быть названным квинтэссенцией Парижа. Вожирар ― почти исключительно торговый район; Елисейские Поля, Отей, Пасси ― места жизни и действия только одних богачей, Монмартр превратился в искусственный увеселительный магнит, притягивающий иностранцев со всех концов мира, Латинский Квартал ― цитадель веселых, но чересчур откровенно-хамских да к тому же фашистски настроенных студентов… Другие кварталы Парижа ничем особенным, в сущности, не выделяются. А Монпарнас…

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма и дневники

Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов

Письма Марины Цветаевой и Бориса Пастернака – это настоящий роман о творчестве и любви двух современников, равных по силе таланта и поэтического голоса. Они познакомились в послереволюционной Москве, но по-настоящему открыли друг друга лишь в 1922 году, когда Цветаева была уже в эмиграции, и письма на протяжении многих лет заменяли им живое общение. Десятки их стихотворений и поэм появились во многом благодаря этому удивительному разговору, который помогал каждому из них преодолевать «лихолетие эпохи».Собранные вместе, письма напоминают музыкальное произведение, мелодия и тональность которого меняется в зависимости от переживаний его исполнителей. Это песня на два голоса. Услышав ее однажды, уже невозможно забыть, как невозможно вновь и вновь не возвращаться к ней, в мир ее мыслей, эмоций и свидетельств о своем времени.

Борис Леонидович Пастернак , Е. Б. Коркина , Ирина Даниэлевна Шевеленко , Ирина Шевеленко , Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / Эпистолярная проза / Прочая документальная литература / Документальное
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Книга восстанавливает в картине «серебряного века» еще одну историю человеческих чувств, движимую высоким отношением к искусству. Она началась в Крыму, в доме Волошина, где в 1913 году молодая петербургская художница Юлия Оболенская познакомилась с другом поэта и куратором московских выставок Константином Кандауровым. Соединив «души и кисти», они поддерживали и вдохновляли друг друга в творчестве, храня свою любовь, которая спасала их в труднейшее лихолетье эпохи. Об этом они мечтали написать книгу. Замысел художников воплотила историк и культуролог Лариса Алексеева. Ее увлекательный рассказ – опыт личного переживания событий тех лет, сопряженный с архивным поиском, чтением и сопоставлением писем, документов, изображений. На страницах книги читатель встретится с М. Волошиным, К. Богаевским, А. Толстым, В. Ходасевичем, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, художниками петербургской школы Е. Н. Званцевой и другими культурными героями первой трети ХХ века.

Лариса Константиновна Алексеева

Документальная литература
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

«Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение… – всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души», – писала совсем юная Марина Цветаева. И словно исполняя этот завет, ее сын Георгий Эфрон писал дневники, письма, составлял антологию любимых произведений. А еще пробовал свои силы в различных литературных жанрах: стихах, прозе, стилизациях, сказке. В настоящей книге эти опыты публикуются впервые.Дневники его являются продолжением опубликованных в издании «Неизвестность будущего», которые охватывали последний год жизни Марины Цветаевой. Теперь юноше предстоит одинокий путь и одинокая борьба за жизнь. Попав в эвакуацию в Ташкент, он возобновляет учебу в школе, налаживает эпистолярную связь с сестрой Ариадной, находящейся в лагере, завязывает новые знакомства. Всеми силами он стремится в Москву и осенью 1943 г. добирается до нее, поступает учиться в Литературный институт, но в середине первого курса его призывают в армию. И об этом последнем военном отрезке короткой жизни Георгия Эфрона мы узнаем из его писем к тетке, Е.Я. Эфрон.

Георгий Сергеевич Эфрон

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальное
Невозвратные дали. Дневники путешествий
Невозвратные дали. Дневники путешествий

Среди многогранного литературного наследия Анастасии Ивановны Цветаевой (1894–1993) из ее автобиографической прозы выделяются дневниковые очерки путешествий по Крыму, Эстонии, Голландии… Она писала их в последние годы жизни.В этих очерках Цветаева обращает пристальное внимание на встреченных ею людей, окружающую обстановку, интерьер или пейзаж. В ее памяти возникают стихи сестры Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, вспоминаются лица, события и даты глубокого прошлого, уводящие в раннее детство, юность, молодость. Она обладала удивительным даром все происходящее с ней, любые впечатления «фотографировать» пером, оттого повествование ее яркое, самобытное, живое.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Анастасия Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / География, путевые заметки / Документальное

Похожие книги

Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимович Соколов , Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное / Документальная литература