Читаем Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов полностью

Улица Вожирар оживлена. Начинают открываться кассы кино, на террасах кафе появляются первые завсегдатаи, и обе стороны улицы заполняются тележками и лотками с овощами и рыбой. Торговки оглашают воздух своими криками и, вплоть до площади Конвенсион (Конвента) улица носит несколько базарный характер. Первый этаж почти каждого дома ― магазин: мясная лавка, универмаг, книжная лавка, магазин обуви, кафе, ювелирный магазин, второй магазин обуви, парикмахерская ― и так далее до бесконечности.

Народ здесь снует самый разношерстный, так как на улице Вожирар сливаются два совсем различных парижских округа: плебейски-торговый 15й и артистический богатый 6й. Мне нравится идти по улице Вожирар именно потому, что на ней всегда могу встретить любой человеческий парижский экземпляр. Смешно сказать, но я как-то раз сосчитал, что по всей линии метро Мэри дʼИсси до Монмартра и дальше именно на остановке «Конвенсион», то есть в центре улицы Вожирар, входит в вагоны наибольшее число красивых женщин!

Я иду среди добродушной парижской толпы, завороженный ее движением, завороженный дышащей, двигающейся, живой улицей, столь хорошо мне знакомой и такой неповторимой. Я здесь узнаю каждый дом, знаю каждую деталь перспективы, и каждый раз мне доставляет удовольствие ощущать свою связь с этим городом, который я ощущаю как родной, несмотря на то, что я родился не в нем.

Около кафе на углу улицы Конвенсион я натыкаюсь на моего друга Поля Лефора. Приветствие, рукопожатие; отрезок пути до бульвара Пастер мы проделаем вместе.

Я назвал Поля Лефора моим другом. Едва ли это верно. Он ― больше, чем знакомый, но меньше, чем друг. Дружба представляется мне истинной лишь тогда, когда каждый из партнеров готов для другого пожертвовать очень многим, очень многим поступиться. А ни я, ни Поль не способны на такое самопожертвование. Да и к чему оно? Это не в духе Парижа. Глубина чувств, пожалуй, удел провинции.

Лефор старше меня лет на пять. Я познакомился с ним довольно давно, еще тогда, когда мы учились в одной школе в Кламаре. Наше знакомство основывалось на моем обожании Поля и на его снисхождении ко мне. Не знаю до сих пор, почему-то он мне так понравился. Вероятно, у него существует какой-то талант обаяния. Внешне он из себя ничего особенно не представляет: довольно худой, умеренного роста молодой человек с рыжими волосами и карими глазами; одевается он всегда со вкусом; манеры у него обходительные, голос приятный и насмешливый. Как я его обожал лет в двенадцать! Мы с ним спорили о политике, говорили о женщинах. Ему было приятно видеть такое любование его персоной, и он потому не отталкивал назойливого мальчика, который всегда хотел идти с ним вместе в школу. Впоследствии, когда разница лет не давала уже себя знать и когда я стал зорче глядеть на явления и на людей, мое обожание рассеялось, но Лефор продолжал мне быть симпатичным, и я сохранил с ним связь. Любопытная деталь: Поль ― прямой потомок известного генерала Лефорта, находившегося на службе у Петра Iго.

Поль-Анри Лефор, француз, 24х лет от роду ― маменькин сынок. Эта истина, увы, непреложна, но она мне не мешает дружить с Полем. Он живет в прекрасной квартире на улице Вуазамбер (около Версальских ворот), в отдельной комнате, которую он называет «моя гарсоньерка» (холостая квартира). Отец Поля ― высший офицер военно-воздушных сил; по-видимому, довольно крупная шишка в мире военных; много зарабатывает. Я его никогда не видел, так же как и мать Поля, да и не чувствую никакого желания с ними знакомиться.

Поль Лефор мало читает; в его комнате поражает отсутствие книг. Зато он очень тщательно следит за собой и за модой, любит шоколадные конфеты, и у него в шкафу всегда можно найти коробку отличных конфет марки «Маркиза де Севинье».

Учился Поль плоховато, провалился при сдаче башо (аттестата зрелости) и с трудом выдержал экзамен во второй раз, да и то под давлением родителей. В настоящее время он учится на юридическом факультете Сорбонны, но тоже очень вяло и нехотя.

Политических воззрений у Лефора нет. Я говорю, конечно, о твердых, продуманных воззрениях. Когда мы оба учились в католической школе в Кламаре, Поль был членом местного отделения коммунистической молодежи. Сейчас он ― член «французской популярной партии», вождем которой является Дорио́. Поль хочет все перепробовать; его можно назвать циничным политическим дилетантом. Он говорит мне, что надо расстрелять Марти, так как тот изменил Франции, восстав против военного начальства, изменил Родине. Несмотря на это, Поль часто повторяет крылатое словечко: «я предпочитаю жить немцем, чем умереть французом». В глубине души Поль, порядком отравленный пропагандой пятой колонны, ― ультра-пацифист и ему, конечно, наплевать на Родину и национальное знамя; эти слова лишь прикрывают его равнодушие к Франции.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма и дневники

Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов

Письма Марины Цветаевой и Бориса Пастернака – это настоящий роман о творчестве и любви двух современников, равных по силе таланта и поэтического голоса. Они познакомились в послереволюционной Москве, но по-настоящему открыли друг друга лишь в 1922 году, когда Цветаева была уже в эмиграции, и письма на протяжении многих лет заменяли им живое общение. Десятки их стихотворений и поэм появились во многом благодаря этому удивительному разговору, который помогал каждому из них преодолевать «лихолетие эпохи».Собранные вместе, письма напоминают музыкальное произведение, мелодия и тональность которого меняется в зависимости от переживаний его исполнителей. Это песня на два голоса. Услышав ее однажды, уже невозможно забыть, как невозможно вновь и вновь не возвращаться к ней, в мир ее мыслей, эмоций и свидетельств о своем времени.

Борис Леонидович Пастернак , Е. Б. Коркина , Ирина Даниэлевна Шевеленко , Ирина Шевеленко , Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / Эпистолярная проза / Прочая документальная литература / Документальное
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров
Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

Книга восстанавливает в картине «серебряного века» еще одну историю человеческих чувств, движимую высоким отношением к искусству. Она началась в Крыму, в доме Волошина, где в 1913 году молодая петербургская художница Юлия Оболенская познакомилась с другом поэта и куратором московских выставок Константином Кандауровым. Соединив «души и кисти», они поддерживали и вдохновляли друг друга в творчестве, храня свою любовь, которая спасала их в труднейшее лихолетье эпохи. Об этом они мечтали написать книгу. Замысел художников воплотила историк и культуролог Лариса Алексеева. Ее увлекательный рассказ – опыт личного переживания событий тех лет, сопряженный с архивным поиском, чтением и сопоставлением писем, документов, изображений. На страницах книги читатель встретится с М. Волошиным, К. Богаевским, А. Толстым, В. Ходасевичем, М. Цветаевой, О. Мандельштамом, художниками петербургской школы Е. Н. Званцевой и другими культурными героями первой трети ХХ века.

Лариса Константиновна Алексеева

Документальная литература
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов
Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

«Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение… – всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души», – писала совсем юная Марина Цветаева. И словно исполняя этот завет, ее сын Георгий Эфрон писал дневники, письма, составлял антологию любимых произведений. А еще пробовал свои силы в различных литературных жанрах: стихах, прозе, стилизациях, сказке. В настоящей книге эти опыты публикуются впервые.Дневники его являются продолжением опубликованных в издании «Неизвестность будущего», которые охватывали последний год жизни Марины Цветаевой. Теперь юноше предстоит одинокий путь и одинокая борьба за жизнь. Попав в эвакуацию в Ташкент, он возобновляет учебу в школе, налаживает эпистолярную связь с сестрой Ариадной, находящейся в лагере, завязывает новые знакомства. Всеми силами он стремится в Москву и осенью 1943 г. добирается до нее, поступает учиться в Литературный институт, но в середине первого курса его призывают в армию. И об этом последнем военном отрезке короткой жизни Георгия Эфрона мы узнаем из его писем к тетке, Е.Я. Эфрон.

Георгий Сергеевич Эфрон

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальное
Невозвратные дали. Дневники путешествий
Невозвратные дали. Дневники путешествий

Среди многогранного литературного наследия Анастасии Ивановны Цветаевой (1894–1993) из ее автобиографической прозы выделяются дневниковые очерки путешествий по Крыму, Эстонии, Голландии… Она писала их в последние годы жизни.В этих очерках Цветаева обращает пристальное внимание на встреченных ею людей, окружающую обстановку, интерьер или пейзаж. В ее памяти возникают стихи сестры Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, вспоминаются лица, события и даты глубокого прошлого, уводящие в раннее детство, юность, молодость. Она обладала удивительным даром все происходящее с ней, любые впечатления «фотографировать» пером, оттого повествование ее яркое, самобытное, живое.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Анастасия Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары / География, путевые заметки / Документальное

Похожие книги

Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимович Соколов , Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное / Документальная литература