Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

Однако хозяин делает мне знаки. Пока я читал, он успел облачиться в пиджак, пригладить волосы на макушке и закурить новую папиросу. Возле него стоит его жена. Это брюнетка лет тридцати ― тридцати пяти, она на голову выше своего мужа; над верхней губой у нее пробиваются усики. Особа она пышнотелая, одевается во все черное. Она усердная католичка, и каждое воскресенье ходит в Иссийскую церковь, что не мешает ей быть энергичной любовницей двух-трех молодых людей, которых она угощает даром аперитивами и которые, по неопытности и боязни ужасов венерических болезней, не прочь попрактиковаться в искусстве любви с этой темпераментной, но комфортабельной южанкой. Хозяин, конечно, все знает, но кафе принадлежит жене ― и он и пикнуть не смеет, да и вряд ли хочет изменить свое положение рогоносца. Ему наплевать. Он циник, и любит только деньги, да нет-нет, иногда, рискнет на скачках.

– Мсье, мы идем сегодня в кино и потому должны закрыть кафе раньше, чем обычно…

Я расплатился, дал хозяину на чай и вышел на улицу. Мадам вела за ремень глупого белого фокстерьера, а мсье, закрывши железную раму на ключ, чинно взял свою супругу под руку и направился с нею к улице Жана Жореса, где помещается кино «Альгамбра». Фокстерьер тянул за ремень и лаял на прохожих.

Два стакана Перно́ подействовали. Я шел тяжелым шагом; немного кружилась голова. Пройдя две-три улицы, я, наконец, пришел к дому, где я живу, поднялся на второй этаж, открыл дверь, зажег свет в комнате и плюхнулся на диван. Часа через три я проснулся, ― и вот теперь пишу эти записки.

2

Я проснулся от шума, доносившегося снизу. Крики, озлобленная скороговорка, плач… опять семейные неполадки у этих русских, живущих в первом этаже во флигеле. Айкановы эмигрировали из России во Францию после Октябрьской революции, родом они из Таганрога, и старая бабушка знавала Чехова.

Я не знаю, что эта семья представляла собой до революции, но здесь члены ее, под влиянием пережитых несчастий, опустились. В квартире Айкановых царит полнейший беспорядок, хотя убирается она по десять раз в день. Уходя оттуда, вы можете быть уверены, что унесете на себе некоторое количество клопов, не говоря о блохах, которых множество. Несмотря на то, что семейство большое, и места в доме мало, Айкановы держат собак, которые шныряют по комнатам в поисках еды, бросаются всем под ноги, опрокидывают стулья и гадят где попало, после чего их избивают и выгоняют на улицу; но они через некоторое время возвращаются и все начинается сызнова.

В квартире Айкановых ― колоссальное количество старых, никому не нужных вещей, кипы ветхих газет и книг, рваные платья и тряпки, разбитые картины, вазочки и горшки, до́ски, поломанные ведра, куски железа. Весь этот хлам давно пора выкинуть, но, тем не менее, он бережно сохраняется ― мол, может пригодиться в хозяйстве.

Семья живет недружно, и ежедневно возникают ссоры, иногда переходящие в драки. Здесь все дело в большой запутанности семейных отношений: младшее поколение, переженившееся и переразведенное, предается сценам ревности и взаимным упрекам во всяких неблаговидных или неблагородных поступках, причем достается и старшему поколению, которое, хотя и тяжко охает, но в обиду себя дать не хочет… Но пуще всего здесь действует безденежье и чрезмерное употребление водки. Первое озлобляет этих несчастных людей, бьющихся в тисках нужды и голода, а второе еще более усугубляет их и без того истерические настроения. Так и живет эта семья ― вываливая все свои переживания, дрязги и скандалы наружу, к великому удовольствию прочих жильцов нашего дома, которые, будучи сами отнюдь не из богатых, ощущают в презрении к иностранцам, метекам некое моральное превосходство, и нравственное удовлетворение.

Я живу один и своего хозяйства не веду, и потому, умывшись и одевшись, я завтракаю в кафе напротив. Сегодня ― чудная погода ― нет дождя, солнце пробивается сквозь легкий туман, в общем, день таков, каким я его люблю. В кафе я пишу несколько слов Сюзи́, которые я потом отправлю пневматическим письмом. Вероятно, мы с ней встретимся вечером. Сегодня ― воскресенье, и днем я намерен обследовать бульвар Монпарнас: я там давно не был.

Привычным путем ― через улицу Бодéн и улицу Форта, я спускаюсь в Исси́, к площади мэрии. Захожу на почту, отправляю письмо Сюзи, сажусь в «89-й» автобус и через десять минут схожу у Версальских ворот. Я пройду «для моциона» пешком по улице Вожирар до бульвара Пастера, там сяду в метро и через одну остановку буду у вокзала Монпарнас.

Улица Вожирар ― чуть ли не самая длинная парижская артерия. Она тянется на протяжении десятков кварталов, прорезая «левый берег» от Версальских ворот до бульвара Сен-Мишель.