Записки простодушного. Жизнь в Москве

Помню, как-то наша русская группа разговаривает на улице Варшавы «на польском языке». Один из проходящих хлопцев-поляков подходит поближе, прислушивается, а потом говорит товарищам: «Rozmawiają w języku nijakim» («Говорят на никаком языке»).

Были интересные экскурсии, например, в древний Казимеж. Даже в Освенцим нас возили (немцы, помню, отказались выйти из экскурсионного автобуса).

На экскурсии в Татры мы поднялись на автобусе в горы. Наша группа (6 человек) пела русские (и советские) песни. Теперь думаю: «Как мы всем надоели!» Но наши зарубежные коллеги терпеливо слушали, а один раз даже спасли нас от неловкости. Затянули мы песню гражданской войны:

По военной дороге
шёл в боях и тревоге
Боевой восемнадцатый год…

И тут ко мне обернулся коллега-голландец и прошептал: «Может быть, нашим хозяевам будет неприятна эта песня?». Только тогда мы опомнились и остановились: ведь дальше-то какие слова! —

Там на старом погосте
Тлеют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.

Удивительно — голландец знал песню и просчитал заранее наш ляп!

Вышли из автобуса, погуляли по лесистым горам. Устали. Но ещё выше — знаменитое озеро с чистейшей водой цвета морской волны. Говорят, что здесь море пробирается под землёй, чтобы взглянуть на горы. Озеро так и называется: Morskie oko (Глаз моря). Большинство коллег — люди не первой молодости и не решились подниматься по крутой тропе. Мы, несколько человек, одолели путь до самого озера, изумительно красивого. Но каково было наше удивление, когда мы увидели там пожилых гуралек (жительниц гор), продающих какую-то вкуснятину! Мы полакомились клубникой со сливками, но были несколько разочарованы: оказывается, наш подвиг — не такой уж героический!

Перед отъездом нас предупреждали, что поляки не очень-то жалуют русских. Это и неудивительно: ведь именно соседи чаще всего ссорятся между собой (с чего бы нам ссориться с испанцами или португальцами!). Но ни тогда, ни в более поздних поездках в Польшу я никогда не встречал со стороны простых поляков никакой враждебности. Помню, однако, одно недоразумение. В Кракове, в небольшом баре на берегу Вислы я беру национальное польское блюдо — бигос (капуста с мясом). Усаживаюсь за стол и, поскольку не люблю жир, отбрасываю неугодные кусочки в тарелку с какими-то объедками рядом со мной. Вдруг около меня останавливается поляк и что-то сердито говорит, указывая на эту тарелку. Я бодро отвечаю: To nie jest mо́j talerz («Это не моя тарелка»). Поляк сердится: Ale to jest mо́j talerz, proszę pana! («Но это моя тарелка, проше пана!»). Оказывается, он оставил недоеденную тарелку с бигосом, чтобы взять ещё пива! Я извинился, предложил взять другую порцию, но он любезно отказался. Мы посмеялись и дружески с ним поболтали.

Меня всегда удивляла, даже немножко смешила польская сверхвежливость, это постоянное «про́ше пана» (нечто вроде нашего пожалуйста). Помню, на варшавской улице один пан в запальчивости кричит другому: Pan jest łajdakiem, proszę pana! — «Пан — лайдак, проше пана!» (лайдак — сильное польское ругательство, типа русского подлец, негодяй).

Надежда снова поехать в Польшу возникла лишь через многие годы, в 1979-м, когда я работал уже в «Информэлектро». С нетерпением ждал командировки. Конечно, необходимо было утверждение в райкоме партии. Я готовился к этому, твёрдо знал, сколько в Польше партий и какие, кто секретарь компартии Польши и т. д. И вдруг на собеседовании член райкома спрашивает: «А как Вы относитесь к Солженицыну?» В голове пронеслась мысль: «Всё! Погорела командировка!». Ведь выразить требуемое от каждого советского человека решительное осуждение Солженицына у меня бы язык не повернулся… Русский человек, как известно, задним умом крепок. Сколько раз я после какого-то разговора спохватывался: «Вот как надо было сказать!». А тут — нашёлся (очень уж хотелось в Польшу): «Ну, тут двух мнений быть не может!». И работник райкома не потребовал уточнений.