Записки простодушного. Жизнь в Москве

Ещё в студенческие годы я влюбился в Ленинград. Эта «любовь с первого взгляда» стала для меня и последнею. От Москвы, в которой я живу и работаю более 60 лет, я не в восторге. Её хаотичность, шум, беспорядочность мне, педанту, всегда не нравились. Наверно, неблагородно и неблагодарно говорить так о Москве, меня приютившей, но — сердцу не прикажешь…

Я не видал площади более красивой, чем Дворцовая, и памятника, столь прекрасного и любовно, свободно размещённого, чем Медный Всадник. И громадные (но — удивительно — не тяжёлые!) здания Адмиралтейства и Главного штаба (длиной 580 метров!). Для меня Петербург — воплощение величия России. Двухвековое татаро-монгольское иго отбросило нас назад и лишило возможности идти каким-то своим, «третьим» путём. И у Петра I хватило мудрости, и жёсткости и — жестокости! — пойти по единственно правильному, «европейскому» пути, пусть крайне тяжёлому.

Батюшков писал: «…Что было на этом месте до построения Петербурга? Может быть, сосновая роща, сырой дремучий бор или топкое болото, поросшее мхом или брусникою; ближе к берегу — лачуга рыбака… И воображение моё представило мне Петра, который в первый раз обозревал берега дикой Невы, ныне столь прекрасные!.. Здесь будет город, — сказал он, — чудо света... Сказал — и Петербург возник из дикого болота…»

Не правда ли, в этих словах Батюшкова — явная перекличка с началом пушкинского «Медного всадника» (На берегу пустынных волн / Стоял он… Здесь будет город заложон)? И ведь Батюшков писал это на 20 лет раньше Пушкина, в июне 1812-го! Важно, что Пушкин не одинок в своем восхищении этим детищем Петра.

Господствует, однако, противоположное мнение о Петербурге: страшное насилие над природой и человеком, бездушный, казенный, неестественно-регулярный, нерусский.

Гоголь заметил: «Спасение России, что Петербург в Петербурге» (В. Вересаев. Гоголь в жизни).

Карамзин называл основание Петром столицы на севере страны, где сама природа осуждает всё на бесплодие и недостаток, «блестящей ошибкой Петра». Человек не одолеет натуры…

Не одолеет? А Эйфелева башня в Париже! Это ли не насилие над природой, парижанами и архитектурой древнего города? Как парижане возмущались! Говорят, Мопассан любил обедать в ресторане на Эйфелевой башне, поскольку это — единственное место в Париже, откуда она не видна. А теперь редкий снимок с видами Парижа обходится без Эйфелевой башни на заднем плане.

Резкие суждения о Петербурге высказывались сразу, даже в лицо Петру. В работе В. Н. Топорова «Петербургский текст русской литературы» приведён такой эпизод. Знаменитый шут Балакирев на вопрос царя, что говорят о Петербурге, ответил стишком:

С одной стороны море,
С другой горе,
С третьей мох,
А с четвёртой ох.

Адам Мицкевич в поэме «Дзяды» так сказал о Петербурге и его строителе:

У зодчих поговорка есть одна:
Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана;
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана.

Самый суровый приговор Петербургу вынесла Зинаида Гиппиус. Ну, на то она и Гиппиус — «оса в человеческий рост» (по выражению Андрея Белого):

Нет, ты утонешь в тине чёрной,
Проклятый город, Божий враг.

Владимир Николаевич Топоров приводит не только богатейший материал об отражении этой темы в творчестве русских писателей, но и сведения о природе, климате, людях, истории Петербурга.

Он пишет: «…сложилось актуальное почти два века противопоставление Петербурга Москве… Размежевание этих столиц строилось по одной из двух схем. По одной из них бездушный, казённый, казарменный, официальный, неестественно-регулярный, абстрактный, неуютный, выморочный, нерусский Петербург противопоставлялся душевной, семейственно-интимной, патриархальной, уютной, „почвенно-реальной“, естественной, русской Москве. По другой схеме Петербург как цивилизованный, культурный, планомерно организованный, логично-правильный, гармоничный, европейский город противопоставлялся Москве как хаотичной, беспорядочной, противоречащей логике, полуазиатской деревне» («Петербургский текст русской литературы». С. 16).

Даже умному и честному человеку трудно быть объективным. Вот и в замечательной книге В. Н. Топорова за видимой объективностью ощущается отрицательное отношение автора к Петру и его детищу. Чего сто́ит обложка его книги с чёрным безобразным копытом на первом плане! Ничего себе — символ Петербурга!