Записки простодушного. Жизнь в Москве

Ни в Перми, ни в Москве я не был обойдён вниманием прекрасного пола. Одна моя сокурсница говорила: «Смелость берёт города и девчонок». Распространён такой способ обольщения — грубоватый, но простой и эффективный. Если знакомство с собакой вы начнёте с того, что пребольно ударите её палкой по носу, она, возможно, не воспылает к вам любовью, но будет с величайшим вниманием следить за каждым вашим шагом. А если вы после этого погладите, приласкаете её — она ваша. Причина моих успехов — другая. Она отражена в народных пословицах и частушках:

Любовь зла, полюбишь и козла!

или:

Мужчина чуть получше чёрта — уже красавец,

или:

Восемь девок, один я,
Всем охота за меня.

В Перми соотношение полов в нашей студенческой группе было такое: девок — 24, парней — 2. В Москве оно не сильно изменилось.

Говорят, что брак — главное событие в жизни человека. Впрочем, народная мудрость относится к этому событию настороженно: «Женишься ты или не женишься, ты всё равно об этом пожалеешь»; «Ну, что сказать о браке? Хорошую вещь браком не назовут».

У меня этих «главных событий» было два.

В 1956-м году я, 24-летний, женился на аспирантке Института русского языка Наталье Георгиевне Михайло́вской. Её мать — преподаватель латинского языка в Московском пединституте Гита Абрамовна Сонкина. Отец — Георгий Михайловский, видный военный. В семейном архиве сохранилась фотография, где он стоит, обнявшись с маршалом Ворошиловым. В семье хранится его орден Красного знамени и наградной лист, где значилось, что он выскакал впереди своего полка, срубил пятерых поляков, но сам был ранен. В 1931-м ездил в составе какой-то военной миссии за границу. Получил там телеграмму: «Умерла мать Родилась дочь» (моя будущая жена Наташа). О его смерти в семье говорили неохотно и глухо. Подозреваю, что он был репрессирован.

Жена Наташа — умная женщина, обожающая русскую литературу. Читали с ней стихи Гумилёва, Белого, Пастернака, Волошина, которых замалчивало советское литературоведение или упоминало вскользь, «сквозь зубы». Так, если творчеству Н. Помяловского и Ф. Решетникова было отведено в программе Пермского университета несколько лекций, то Блок удостоился одной (да и тут ограничились произведениями, оправдывающими революцию, — поэма «Двенадцать» и стихотворение «Скифы»). С какой жадностью большевики растащили на лозунги строчки поэмы «Двенадцать»:

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!

Революцьонный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнём-ка пулей в Святую Русь —

        В кондовýю,

        В избянýю,
        В толстозадую!

И не знали мы, студенты, что Блок вскоре ужаснулся беспощадно-кровавой «героике» Октябрьской революции, и в стихотворении «Пушкинскому дому» признавался: «Но не эти дни мы звали» и обращался к Пушкину;

Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
        Дай нам руку в непогоду,
        Помоги в немой борьбе!

Сорокалетний Блок умер в 1921 г. в состоянии глубокого творческого кризиса и депрессии. Кто-то сказал: «Блока убили его „Двенадцать“»…

Первенство Блока поэтами начала ХХ в. признавалось безоговорочно: «Он был для них как Бах для Тарковского: „Бах не просто на первом месте, все остальные начинаются примерно с одиннадцатого“» (Журн. «Дилетант». № 023. Ноябрь 2017. С. 90).

Мой первый брак распался через четыре года. Я очень хотел детей, а жена, наученная горьким опытом (у её сына от первого брака, Саши, была болезнь Дауна), не решалась рожать, и это было главной причиной нашего развода.

Настала для меня бродячая, «кочевая» жизнь: один день живу у одного коллеги, другой — у другого, третий — в каком-то общежитии, четвёртый — в другом. Несколько недель я работал и спал в нашем секторе. После окончания рабочего дня закрывался в комнате, сидел, спал там — тихо, как мышь, опасаясь бдительных стражей здания. Дождавшись сутолоки у соседей, в почтовом отделении, шёл по малым и большим делам, а потом встречал коллег на своём рабочем месте. Дальше — совсем хорошо: снимал угол (отгороженная часть кухни — кровать, стол, шкаф) у простых, очень милых людей, которые даже подкармливали меня иногда.