Записки простодушного. Жизнь в Москве

Иногда, чтобы подольше Оля отдыхала в Прибалтике, мы делили наши со Светланой отпуска́: сначала Светлана ехала с Олей, потом Светлану сменял я. Помню, по случаю дня рождения Оли («Юнги») — 12 июня я послал ей и Светлане («Коку») поздравление:

Юнга, смирно, руки по швам!
Слушай, стало быть, приказанье.
Шлю тебе, и обоим вам
День-рожденские пожеланья.
        Вкусно ль пищу готовит Кок,
        Не гуляет ли по тавернам?
        Я вас очень люблю, сынок,
        Да и Пудя

(кошка) тоже, наверно.У меня, брат, делишки — швах,
Мой корабль стоúт на приколе,
Я без моря совсем зачах,
Но увижу его я вскоре.
        Я увижу море и вас,
        Погуляем с тобой и с Коком.
        А пока — мрачновато у нас,
        Филин скачет звериным скоком.

(Филин — директор института, борец с инакомыслием. Конец стишка — оптимистический, но я его не помню).

Наша семья — семья филологов, поэтому у взрослых, а потом и у детей повышенное внимание к слову, игра с ним. Даже самые частые слова типа вермишель и сметана обыгрывались: их заменили сочетания верная Мишель и сметливая Анна.

Узнав от Александра Грина слово шкотик (В руки мокрый шкотик дать…), Оля объявила его в полном виде (шкотик) запрещённым словом — табу: можно было сказать верёвка, даже шкот, даже шкоти, но упаси Бог произнести последний звук! Такая вот игра.

Вот Оля заинтересовалась незнакомым красивым словом гандикап («фора в состязаниях»). Сочиняет стишок:

Папа, папа — гандикап.
Лезет папа в сте́нной шкап.

На великое событие — приобретение первого нашего холодильника — Оля тоже откликнулась стихами:

Кýпив холодильник «Минск»,
Папа сделал промахинск.

Несправедливо это! В годы советского дефицита это был для семьи не промахинск, а большая удача.

Над матерью тоже не прочь пошутить.

(3 года). Смотрит, как Светлана читает газету. Говорит с усмешкой: «Мама, ты что ли папа? — газету читаешь».

А то стишок сочиняет:

Что ж вы, маман, так право,
Право так оплошали?

Среди бодрых советских песен была и о счастливых советских детях:

Это не рыбки резвятся в пруду,
Это ребята играют в саду,
В самом прекрасном, самом счастливом,
Самом весёлом детском саду.

Оля детский сад не очень-то любила и переделала песню:

…В самом противном, самом ужасном,
А говорят, что прекрасном саду.

От пионерского лагеря она тоже была отнюдь не в восторге. Когда мы в воскресенье её навестили, она была такая подавленная, в слезах: «Заберите меня отсюда! Я понимаю, вы потратили деньги на путёвку, но я их накоплю и верну вам». Забрали, конечно.

А Новый год! Перед Новым годом Оля пишет Деду Морозу письмо с пожеланиями: «Милый Дед Мороз! Принеси мне, пожалуйста, книжку с картинками. А если трудно, то не надо».

У нас всегда на Новый год была ёлка. Но нелегко было «достать» её в годы постоянного нашего спутника — дефицита. Ёлочный базар был совсем рядом, но ёлок было мало, и очередь за ёлками занимали с вечера, записывались, устраивали переклички, дежурили до утра. Костёр разводили и грелись до открытия ёлочного базара. Помню, «достал» я нечто, что трудно было и ёлкой-то назвать: ствол и на нём несколько веток. Но я не растерялся: собрал валявшиеся на базаре на снегу ветки, дома в полуголом стволике ёлки просверлил дрелью наклонные отверстия и вставил в них ветки. И, ей-богу, эта ёлка радовала нас не меньше, чем какая-нибудь пушистая красавица. Слава советскому дефициту, пробуждающему творческую энергию масс!

На новогоднем вечере в школе готова читать стихи. «А какие, Оля?» — «Про червячка» (это Юлиан Тувим). — «Нет, нам надо про родину, про пионеров. А про червячка нам не надо».