Записки простодушного. Жизнь в Москве

— Народ… Иностранцы, да и мы, русские, все уши прожужжали долготерпеньем и пассивностью русского народа. Владимир Даль, может ты слышал, немец, учёный замечательный, нравы и язык наш изучил как никто, писал, что русский человек стоит на четырёх сваях — авось, небось, ничего и как-нибудь. Некрасов сокрушался: «Ты проснёшься ль, исполненный сил?». А сейчас откуда что взялось — проснулся! Да, народ с вами, с красными. Купили вы их, дурачков, сладкими посулами. «Мир народам!» — обещали. А где он, мир? Гражданская война, хуже мировой. Да даже с немцами мы лучше обращались, чем сейчас друг с другом: пленных не расстреливали, кресты и звёзды на спине не вырезали, чуть ли не братались! А сейчас устали от войны этой чёртовой, срываем злость на самих себе. Да прозреет народ, рано или поздно, прозреет! Поскорее бы. Народ ведь спокойной жизни всегда хочет («Только бы войны не было»). А смутьяны, охотники побузить, пограбить вместо работы всегда были, есть и будут. Раньше они шли на большую дорогу, а сейчас вышли на славный путь мировой революции. Да пойми, Никита, это та же разинщина, пугачёвщина. Как это у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!». Но, вы — умные, сумели придать ему, бессмысленному бунту этому, видимость смысла, возглавили его, изукрасили красными флагами, красивыми лозунгами. Науку, философию на помощь приволокли. Маркс, мол, Энгельс всё железно доказали и т. п. И вот это у вас, Никита, был мудрый шаг, и это может принести вам победу. То, что не удалось Стеньке Разину, Емельке Пугачёву, может быть, удастся Володьке Ульянову. Но зачем ты-то, офицер, с этой шоблой связался?

Тут не выдержал я: «Эта шобла через огонь, кровь, тиф сражается и побеждает, и победит!».

Потупился Николай: «Да, много вас, тяжело с вами, Вот и Колчака вы расстреляли. А какой был человек Александр Васильич! Я его раз видел. Полярный исследователь, простой русский человек. Неужели он России добра не хотел? Всего 46 лет ему было. Говорят, перед расстрелом пел: „Гори, гори, моя звезда…“ Это, ведь, и мы с тобой любим». Оборачивается ко мне: «Не помнишь, Никита, чьё это?» — «Помню, романс старинный, Пётр Булахов».

«Ну, что, Никита, покончили вы с Колчаком. Но чья возьмёт — ещё вопрос. Сейчас-то у вас, красных, дела — паршивенькие, хоть вас во много раз больше. К Москве пятитесь. Затишье временное (вот мы каждый вечер за водочкой посиживаем), но сейчас-то, думаю, и решается судьба России, наша с тобой судьба. Чаша весов колеблется, любой пустяк может дать перевес вам или нам. Да ты не хуже меня знаешь, почему затишье сейчас». Никита поддакивает: «Да, батька Махно со своими хлопцами прикидывает: к нам, красным податься или к вам, белым. Если Махно на нашу сторону, за красных станет, плохо ваше дело, Николай. Хохлы (тыщи их и тыщи) левый фланг ваш расстроят, по тылам вашим на тачанках погуляют. И не видать вам Москвы, как своих ушей».

А Николай и говорит: «Ну, победите вы. А дальше-то что?» и перескочил вдруг к Французской революции: «По-моему, Никита, мы вместе с тобой читали. Вот Робеспьер у окна стоит, смотрит, как его бывшего друга, тоже революционера пламенного, везут по его приказу к гильотине на Гревскую площадь. И Дантон кричит ему в окно: „Робеспьер, я жду тебя! Скоро ты последуешь за мной!“. И ведь так и случилось — гильотинировали Робеспьера. Го́ловы тысячами рубили и, как кочаны капусты, в корзины складывали. Покончили якобинцы с роялистами, переключились на своих (остановиться-то трудно, вошли во вкус)… Скажешь, оправданные жертвы? Ничего подобного! Сам знаешь, Никита, мало что изменилось потом во Франции: снова монархия, та же жизнь. Ну, были изменения, но они и без Великой французской произошли бы».

Не выдержал я: «Да чего ты, Никола, Французскую революцию-то приплёл? Она — буржуазная, а наша — пролетарская».

«Да что там, — кричит, — все революции — одного поля ягода. Ну, одолеете вы (это мы ещё посмотрим!), будет то же самое — тысячи, сотни тысяч убитых, а потом — попомни меня — сами перегрызётесь, как французы перегрызлись».

Я молчал, а он спрашивает:

— А как вы, большевики, мыслите вашу будущую счастливую жизнь? Ведь, что греха таить, крепко в нас, русских это сидит: вместо упорного труда — вера в «авось, небось да как-нибудь». Возьми хоть сказки наши. «По щучьему веленью, по моему хотенью» печь сама Емелю в Петербург везёт, принцессу в жены даёт. И вот наш легковерный народ поверил, что «по Ленина веленью, по моему хотенью» вдруг потекут реки с кисельными берегами. Всё отнимаете — поместья, фабрики. Даже песни, как бы помягче сказать, — заимствуете. Ведь ваша «По долинам и по взгорьям / шла дивизия вперёд» — это же марш белого Дроздовского полка: «По долинам и по взгорьям / шёл дроздовцев славный полк».