Записки простодушного. Жизнь в Москве

Лежу в лазарете и думаю (времени для раздумий много): удачным был мой побег от белых или нет? Конечно, удачным: я у своих, вон под окном революционные матросы наяривают «Яблочко». Но… но… Впрочем, обо всём по порядку.

Жаркий летний день 1914-го года. Даже в июле таких в Петербурге немного. Размякший, валяюсь на диване, перечитываю «La vie» Мопассана. Есть у меня и русский перевод романа («Жизнь»), но на французском сохраняется удивительное изящество мопассановской фразы. И снова восхищаюсь мудрой концовкой: «Жизнь не так хороша, но и не так плоха, как думают некоторые».

Когда жара немного спа́ла, выхожу на шумный Невский проспект. Иду мимо Казанского собора, который всегда вызывал во мне двойственное чувство: нравится, но есть ощущение некоторой недодуманности и недоделанности. А вот впереди моё любимое — Адмиралтейство, и справа здание Главного штаба, которое всегда восхищало и изумляло меня. Как это? — длиннейшее здание (580 метров), и нет ощущения тяжести и громоздкости. Неужели когда-нибудь и я стану архитектором и сделаю что-нибудь, сопоставимое с этим? Дальше — по набережной к Троицкому мосту, а потом к Петропавловской крепости. Неспешно иду между Невой и бастионами, стенами крепости. Сегодня и тут людно, много купальщиков на пляже. Лениво смотрю на проходящих женщин. Я — студент архитектурного отделения Академии художеств, но мне 19 лет, и меня интересуют не только контуры и пропорции зданий, но и контуры и пропорции проходящих женщин. Впрочем, если в архитектуре мне больше всего нравится возвышенность и утончённость готики, то в женщинах скорее — пышное барокко. Здесь сказалось, видимо, моё крестьянское происхождение (помните, Чернышевский писал, что в простонародье признак женской красоты — не бледность и томность, а румянец, дородность, здоровая сила). Обогнав одну женщину (отвечающую моим представлениям о красоте), я обернулся и увидел, что она молода и миловидна. А какая коса! Я по натуре человек довольно робкий, но тут на меня что-то нашло. «Мадмуазель, вы что-то забыли!». Она испуганно оглянулась. «Вы забыли назвать мне ваше имя!». Не ускоряя шага, идёт дальше. «Мадмуазель, если вы уйдёте, вы долго будете жалеть!». Она оказалась остра на язык: «А если я буду слушать вас, я, может быть, буду жалеть всю жизнь!». Уфф, главное сделано — разговор завязался («Коготок увяз — всей птичке пропа́сть»). Дальше — дело техники, причём успех превзошёл мои самые смелые ожидания… Она согласилась со мной пройтись: «Нам всё равно по пути». Войдя ко мне, девушка внимательно оглядела мою скромную комнатку, диван. Так генерал осматривает поле предстоящего сражения, обращая особое внимание на предполагаемое место наиболее упорных боев…

Утром, осыпая благодарными поцелуями Машу, её лицо, плечи, руки, я спросил, где мы увидимся вечером. «Я медсестра. Вечером уходит наш эшелон. Ты, наверно, удивляешься, что я такая уступчивая была? Вот почему, Никита. Нет, не провожай, дай адрес. Я напишу». Не написала.

Да ведь и я в августе 14-го был мобилизован. Прошёл всю войну, был ранен, дослужился до поручика. Чего только не насмотрелся. Но это были ещё цветочки, ягодки впереди — гражданская война. А до этого успел поработать инженером на заводе кирпичном — всё-таки я, пусть недоучившийся, архитектор, к строительству причастен. Там и в партию коммунистическую вступил. Недолго я на заводе проработал — гражданская война началась, и я ушёл на фронт, пулемётной ротой командовал. Не хочется вспоминать: наступаем — отступаем, отступаем — наступаем… Кровь, смерть, тифозные вши… Ну, а потом это и случилось…

По лесу один шёл, и — на хуторок заброшенный наткнулся. Белых там, вроде и быть не может, да бережёного бог бережёт. Иду осторожно. Что за чёрт! В крайней избе свет… Я к окну. А там — пир горой. Офицеры, человек пять, гуляют. Мальчишки совсем. И стаканы, и огурцы на столе, и обниманья-целованья. Ну, точно, как и у нас, грешных, бывает. Только и разницы — погоны у всех на плечах. «Ну, что? — думаю, — отгуляли, мальчики?». А сам гранату из кармана достаю. И надо же? Запевает один любимую мою песню «Утро туманное…». И — отошёл я от окна… Не мог я убить мальчишек этих пьяненьких. А тут меня как будто палкой ударили, потом сзади бугай какой-то навалился… И очнулся я уже в гостях, у белых.

Перевязали меня наскоро, а вот и хозяин идёт. Смотрю: да это же Николай Матвеев, мой лучший гимназический друг! Да и после дружили, хотя он выбрал другую дорогу — военную (семейная традиция). Он тоже меня узнал, но быстро справился с потрясением. С вежливым полупоклоном: «Позвольте представиться: капитан Русской армии Николай Матвеев». Я с трудом встал со стула и — тоже с полупоклоном: «Позвольте представиться: командир пулемётной роты, красногвардеец Никита Филимонов, член партии большевиков».

— Ишь ты, все свои чины перечислил! А что же ты один чин забыл, кровью на войне с немцами заслуженный, — ты поручик Русской армии! Ты офицерскую честь замарал! Ты же клятву давал, присягал!