Записки простодушного. Жизнь в Москве

— Кому присягал, — говорю, — царю-батюшке? Так он сам отрёкся, струсил, наверно!

— Нет, не царю, России мы с тобой присягали!

— А кто сейчас Россия, — говорю, — вы или мы?

— Ладно, заболтались мы с тобой, Никита. А завтра подумаем, что с тобой делать.

«Как что делать? — говорю (меня уж заело) — к стенке!» А он: «Это у вас, у красных, всё так просто. Недаром вы столько слов придумали, чтобы на расстрел своего же русского человека послать: Поставить к стенке! Отправить к генералу Духонину! Шлёпнуть! Пустить в расход! Видно, не очень дорога вам человеческая жизнь! Ну, и нам с вами церемониться нечего! А что это ты, комроты, сам в разведку пошёл? Ай-яй-яй! Рота без командира осталась».

Я взорвался: «Это вы, золотопогонники, привыкли за спину солдат прятаться». Он буркнул: «Ты ведь и сам золотопогонником недавно был». И вышел, не прощаясь.

Ночь. Не сон, а забытьё, бред какой-то. Рана нестерпимо болит. Ну, думаю, утром всё пройдёт, утром расстреляют. Ещё бы — красный командир, да ещё и коммунист, а главное — раненый. Что ж им, экипаж нанять и за собой меня возить? А вдруг оклемаюсь, сбегу к своим, к красным, снова командирствовать буду!

А вот и оно, моё последнее утро. Вот и дружок мой, Николай, белогвардейский капитан. Что это? Ставит на стол бутылку водки: — «Прости, Никита, погорячился я вчера. Но и ты хорош, какого чёрта залупаться-то стал? Давай выпьем, поговорим, старое вспомянем. А расстрелять друг друга — всегда успеем».

Выпили, поговорили. Поморщился он: — «Ну, и духота у тебя — подвал. Знаешь что, перевёл бы я тебя. Комнатёнка свободная есть. Да ведь сбежишь! А у меня людей лишних нет, тебя охранять. Знаешь, что я придумал, Никита? Дай мне честное слово, что не сбежишь. Нет, не офицерское, ты его замарал, не верю я ему. Дай наше честное гимназическое. Помнишь, как мы с тобой читали про рыцарские времена? Побеждённый рыцарь давал победителю честное слово, что даст за себя выкуп. И ведь держал слово, приносил выкуп, издалека, чёрт-те откуда! Вот ты и дай слово, наше гимназическое. Так, дал. Ну, и хорошо. Выпьем за новые роли наши: я — благородный победитель, ты — благородный побеждённый рыцарь. Ну, выздоравливай. Сейчас сестричку позову».

Через минуту появляется сестра. Николай встал: «Перевяжи его, Машенька». И поцеловав её, вышел. Я посмотрел на сестру. Да это же Маша, моя краткая петербургская любовь! Похудела, но такая же миловидная, и коса до пояса. Я так был поражён моим ранением, пленом, неожиданной встречей со старым другом, что не очень даже удивился этой новой встрече.

И потом капитан чуть не каждый день приходил ко мне, и мы часами разговаривали. Часто — гимназические воспоминания: «А помнишь, как Степан Петрович… А помнишь, как жжёнку у Самойлова пили? Ты ещё драку тогда учинил?.. А помнишь, собачка у вас была, чудна́я, голубоватая какая-то. И звали её как-то чудно́… Верба?» — «Пальмой звали». — «Да-да, Пальма. Маленькая, а строгая. Я к вам часто ходил, а она всё равно каждый раз лает до хрипоты. А потом кружится вокруг себя, за хвостом своим гоняется — для успокоения нервов. А вот смотри, Никола, насколько беднее была бы жизнь человеческая, если бы кошек-собак, да и воробьишек и прочего на свете не было. А так, если у тебя и нет собаки, так чужими любуешься или в книжках про них читаешь».

— Ладно, философ. С тобой-то что делать будем, красный командир?

— Как что? Шлёпнуть!

— Шлёпнуть? Вот полковник вернётся, пусть он и решает. А пока отправимся-ка мы с тобой, как Пётр Великий говаривал, к Богдашке Хмельницкому. Вижу, водка есть ещё. А потом, как говорил другой великий человек, Салтыков-Щедрин, пора и к панам Полежаеву, Сопикову, Храповицкому.

— Вот-вот, — говорю, — хорошо ты про Щедрина вспомнил. Ведь, сколько он, Щедрин, яду на вашу царскую Россию вылил. А вы за неё свою и нашу кровь проливаете.

Тут Николай вскипел: «Да что прикидываешься? Ведь сам знаешь: не за царя мы боремся, а за свободную, демократическую Российскую республику. А царя если и оставим, то пусть царствует, но не управляет. Как в Англии».

Я захохотал: «Дорогая будет игрушка!».

— Нет, не просто красивый ритуал. Царь должен на страже быть, нацию предостеречь, если ей опасность грозит из-за неурядиц разных.

Размякали мы душой от водки и от воспоминаний, но когда скатывались на современность, на политику, начинали горячиться.

— С вами, — говорю, — помещики да буржуи, а с нами, красными — народ, мы хотим новой справедливой жизни.