Записки случайно уцелевшего

Эренбург предложил тему для еще одной листовки. Он мыслил ее себе в виде памятки немецкого солдата, якобы изданной медицинской службой вермахта: «Как уберечься от вшей и сыпного тифа». Предупреждения и наставления этой памятки были составлены так и предложены в таком количестве, что неизбежно породили бы в сознании каждого ознакомившегося с ней паническую мнительность, способную парализовать волю даже самого стойкого окопного ветерана.

Несмотря на все мои старания, обе эти листовки не увидели света. Мехлис их забодал - они не укладывались в его представление о пропаганде как о наборе привычных заклинаний, состоящих из готовых с л отвесных блоков и идеологических штампов. Он не терпел в этой области никаких вольностей, никаких им-* провизаций.

У меня сохранился один из декабрьских номеров выпускавшейся нами иллюстрированной газеты для немецких солдат «Фронт иллюстрирте». На первой странице три фотографии. Две из них были найдены у какого-то убитого гитлеровца - на одной он с женой, на другой - его жена с их девочкой. А на третьей, более крупной, этот же солдат лежит мертвый на снегу. Смысл этого несомненно впечатляющего триптиха ясен: немецкий солдат бессмысленно пожертвовал своим счастьем ради далекой снежной могилы. Страница несла в себе нужный эмоциональный заряд.

Но если бы Мехлис дознался, что для третьей, более крупной фотографии «позировал», надев трофейную шинель, наш редакционный художник Шура Житомирский (известный в журналистских кругах не только как мастер политических коллажей, но и как обладатель образцово арийской внешности), он, конечно же, разогнал бы нашу редакцию в два счета. Мех-лису и без того претил дух вольного артистизма, не совсем еще подавленный в нашей среде его директивами. Недаром он вскоре заменил на должности нашего главного редактора майора Эделя куда более ортодоксальным батальонным комиссаром Железновым, а Эделя откомандировал на Волховский фронт в формируемую там газету. Что ж, после этой замены наши издания, и без того достаточно казенные, совсем поблекли, но политическое начальство того и добивалось. Новый редактор надежно соблюдал все писаные и неписаные каноны большевистской печати.

С подобным стилем редакционной деятельности я сталкивался и потом. Помню, как спустя года полтора мне впервые пришлось писать передовую во фронтовой газете. Кажется, о наступательном порыве советского воина. Я долго пыхтел над ней - мне этот газетный жанр давался с наибольшими трудностями. Но вот статья написана, набрана и заверстана в полосе. Ночью меня вызывают в эстонский вагон, то есть к редактору. Быстро одеваюсь, мигом проскакиваю морозный тамбур, стучусь и предстаю перед редактором. Он лежит в постели, перед ним на табурете оттиск первой полосы.

- Товарищ подполковник, явился по вашему приказанию...

- Ты писал передовую? - осведомляется он.

- Так точно, товарищ подполковник.

Он удовлетворенно кивает и медленно зачитывает вслух первое предложение.

- Это откуда? - вопросительно, но добродушно смотрит он на меня, уже внутренне готового к разносу.

- Простите, не понял...

- Откуда взял эту фразу?

- Ниоткуда, - недоумеваю я. - Сам написал.

Подполковник кивает, незлобиво вычеркивает

первое предложение красным карандашом и так же бесстрастно, так же неторопливо зачитывает второе предложение. Повторяется примерно тот же обмен репликами, и красный карандаш совершает то же действие. После третьего предложения и того же вопроса я с радостью сообщаю, что эта мысль позаимствована мной из позавчерашней «Красной звезды». Подполковник удовлетворенно кивает и читает дальше.

- Это раскавыченная цитата из «Правды», - бодро сообщаю я, уже не ожидая вопроса «откуда?».

Примерно в том же духе мы прошлись по всей передовой, и я был отпущен с миром, получив указание заполнить пробелы «как надо».

Железнов был примерно из той же редакторской породы и, если не ошибаюсь, безгрешно возглавлял «Фронтовую иллюстрацию» всю войну. И не его вина, что послушная правильность и железная ортодоксальность по службе не спасли его от страшной беды ‘в семье; в сорок девятом году жена Железнова была арестована по сфабрикованному делу о сионистской агентуре на заводе имени Сталина и впоследствии расстреляна вместе с еврейскими писателями.

Я тогда часто прибегал к помощи немецких писа-телей-антифашистов, живущих в Москве, и ходил к ним - к Эриху Вайнерту, Вилли Бределю и другим -по делам редакции в гостиницу Коминтерна на улице Горького. Запомнилась мне и одна из встреч с известным немецким драматургом Фридрихом Вольфом. Я должен был получить у него очередную подтекстовку для «Фронт иллюстрирте», и мы условились по телефону встретиться на Арбатской площади под часами. В тот раз Вольф познакомил меня со своими сыновьями - двумя московскими школьниками. Оба они потом прославились, и как странно, что одного из них уже лет десять как нет в живых. Тогда это был Кони, впоследствии - известный восточногерманский кинорежиссер Конрад Вольф, возглавивший к концу жизни Академию художеств в Берлине.