Записки старика

Все этапы состоят из обширного двора, обведённого плотною стеною из заостренных вверху свай, с деревянными же одноэтажными постройками различного назначения. Почти всегда посреди двора стоит арестантская казарма, состоящая из 4-х обширных комнат. У ограды размещены квартира офицера, солдатские казармы, кухня, сарай и баня. Летом здесь арестантам должно быть довольно привольно, особенно днем, пока двери арестантской казармы не заперты. Но зимой иногда бывает такая толкотня и давка, что люди местятся чуть не один на другом, как сельди в бочке. В комнатах есть нары кругом стен, на которых можно бы довольно спокойно расположиться по крайней мере дюжине человек. Но когда в эту же комнату втолкнут человек 30 и даже более, то не только на нарах, но и под ними, кто послабее и потише, не найдет себе места. Сильные и бойкие, разумеется, криком, бранью и пинками сумеют отстоять себя. Надобно еще прибавить, что в 9 часов вечера, когда казарма запирается на ночь, в комнату вносится вонючий ушат, называемый парашкою, для известной необходимости. И вот, иным горемыкам, слабо приспособленным к борьбе за существование, приходится поместиться ко сну на полу, свернувшись калачиком, у самой парашки. И отчего же это? Господин офицер, в виду не сбережения казенного имущества, и собственных доходов, отпускает дрова на отопление одной только или двух комнат, и то в случае прибытия партии. А тут наступил ледостав, почта и движение арестантов, за невозможностью переправ чрез реки, остановились, партии накопились вдруг многочисленные, и этапные барины (как их зовут здесь) становятся иногда в тупик.

Вот что случилось с нами 17 ноября в Таре. Тройка наша подъехала к этапу, мы высели, взяли свои мешки и вошли в ограду. Конвойный отправился к его благородию барину. Нескоро вышел он к нам, ворча: «Отдельная комната! И с караулом! Вот еще чего не бывало! Где мне поместить этих головорезов? Черт знает!».

– Да в баню, ваше благородие, куда же? Негде больше, – сказал вышедший вместе с ним солдат.

– Ну, и пойдем в баню что ли? – промычал барин, бывший навеселе и, по-видимому, согласующийся во всем с мнением сопровождавшего его солдата.

Мы пошли в низенькую, закоптелую, тесную и нетопленную баню. Пришло еще несколько солдат.

– Ну, развязывайте мешки да обыщите хорошенько. Кинжалов-то, кинжалов нет ли?

– Обыск можно и после, мы присмотрим. А нужно бы сейчас вытопить баню.

– А и точно, правда твоя, брат Илюха, правда. Ступай же и распорядись.

Илюха ушел и сейчас же возвратился.

– Агафья Семеновна зовет вас, ваше благородие, она здесь.

– Что там ей приспичило такое? – сказал барин и сейчас же вышел за дверь, оставя ее отпертою.

На дворе Агафья Семеновна, молодая и довольно красивая женщина, накинув на голову меховую кофточку и закутавшись ею, тоненьким голоском докладывала своему барину:

– Как затопить? Да труба вся развалилась. Хотите разве этап сжечь, и меня, и всех нас вместе с ним? Призовите-ка того альхитектура, авось не придумает ли он, что тут делать.

Илюха отправился за альхитектуром, Агафья Семеновна ушла восвояси. Барин пришел к нам в баню и ворчал только:

– Да запятнало бы вас! Наварначили[319] там, в России, а теперь сюда варначить черт вас принес. Ишь, наделали кутерьмы.

Между тем партия саней в 8 подъехала в воротам. Вошедший солдат доложил об ней.

– Подождут. Чего им? – промычал барин.

Мороз доходил градусов до 20. Альхитектура не было и не было.

– Арестанты бунтуют, ваше благородие! – вскричал вбежавший солдат.

И в самом деле послышались за оградою отрывочные крики при общем гаме.

– Ахти, нелегкая! – вскричал бедняга, совсем растерявшись, выбежал из бани и громко скомандовал неизвестно кому: «Ружья заряжай!» Голос Агафьи Семеновны пищал дальше где-то. Со мнимым бунтом как-то поладили, крики угомонились. Альхитектура все не было. Сумерки переходили уже в ночную темень.

Наконец явился барин с солдатами и альхитектуром. Несчастный субъект в потертой суконной шинели, окоченевший почти от холоду, был так пьян, что при поддержке одного солдата не мог устойчиво держаться в отвесном направлении. Его посадили на скамью у стены.

– Ну, вот. Как тут быть? Надобно протопить печь. А труба растрескалась. А? что делать?

– Что делать? Затопить.

– А как крыша и потолок загорятся?

– Загорятся – ну, загорятся и сгорят. Ну, чего еще?

– Да ведь и баня сгорит.

– Ну, сгорит, так построить другую. Казна на постройку отпустит. Вам же лучше.

– Да здесь секретные арестанты, понимаете ли вы?

– А вам что секретные – жалко что ли?

– Ну, с тобою, брат, не сговоришься.

И в самом деле, с ним нельзя было сговориться. К счастью, Агафья Семеновна в той же кофточке, которую она, впрочем, сдвинула на плечи, впрыгнула к нам. Она осмотрела нас и с порядочно кокетливою развязностью поздоровалась с каждым из нас рукопожатием, и, надувши губки, обратилась к смотревшему на нее с раскрытым ртом барину: