Записки старика

Но почище всех был кантонист, крещеный жиденок. Трудно встретить где-нибудь такую бессовестно-нахальную натуру. В нем, кажется, собралось и слилось воедино все, что может только назваться пороком и развратом. Он с наслаждением и восторженною гордостью хвастался своими воровствами, обманами, доносами и наглостями, считая все это не более как шалостью и удалью молодости. Например, он бежал в Бобруйске из крепости и явился к своему дяде еврею. Тот, не зная, что с ним делать, спрятал его в чулане, и пошел посоветоваться с родным и с раввином. Те сказали, чтобы он немедленно заявил в полицию о своем племянничке беглеце. Вечером еврей, в сопровождении полицейских, возвращается домой, но племянничка уже нет и вся его семья в переполохе. Хозяйка тетка послала свою дочь в чулан с кушаньем заключенному, но тот не удовольствовался этим и накинулся на свою кузину с прямою целью изнасиловать ее. На крик бедной сбежались все, бывшие дома, а любезный племянничек бросился из чулана на двор, кого оттолкнул, кого с ног сбил, выскочил на улицу, пользуясь сумерками, сорвал шапку с первого проходящего, и был таков. Через неделю его поймали где-то, верст за 30, и он на допросе оговорил своего дядю в подговоре к бегству и в обещании доставить ему средства пробраться за границу.

– И подержали же его, пархатого жида, более двух месяцев в тюрьме, и пообобрали начисто, как липку, а то он выдал бы меня, мерзавец. Жаль только, что мне не удалось с Сарой. Аппетитная была девчонка! Она думала, что я ласкаюсь к ней так, по-родственному, и поцеловала меня, я хвать валить ее, она испугалась, да голосиста же бестия, как закричала: «Ай вай мир!» – так и не пофартило. Ну, что ж делать, не всякому финту – фарт, бывает и промах. От него я узнал два новые слова тюремного жаргона: финт – уловка, обман и фарт – счастье, судьба (не от fatum ли).

Производный от первого глагол финтить был, впрочем, и прежде мне известен.

Человек более 10 было в нашей партии поляков. Одни из них были захвачены во время конскрипции[323], произведенной в Варшаве 3 января 1863 г., доставлены по ж/д в Петербург, и там стойко отказавшиеся присягнуть на верность службы. Три года их перевозили из одного города в другой, из одной тюрьмы в другую, и наконец, осудили в каторжные работы. Другие, большею частью из Литвы, Волыни и Подолья, были взяты в сшибках с оружием в руке. Это были ремесленники, рабочие и крестьяне. Между ними был один несчастный жмудин[324], не знавший ни слова по-русски и, со свойственною всем жмудином замкнутостью, не выучившийся тоже ни одного слова в продолжении трех лет тюремной сидки и этапной перегринации[325]. Он сидел где-нибудь в уголку, подалее от всех, и то шептал по-литовски молитвы, держа в руках четки, то мурлыкал под нос: «Бува жмо-гусь баготась» (песню о богаче и Лазаре).

Замечательнейший из всех их был Шостак. Прямодушие, откровенность и неподдельный юмор, выработанный незамысловатою обстановкою крестьянского быта, так и струились при каждом его слове. Целый день на ногах, он приседал только во время еды.

– Нужно двигаться, двигаться. Не сидите вы, до сту дьяблов, как наседки на яйцах, а то прокисните и плесенью покроетесь, и мне, далипан (ей богу), будет вас жалко. Ведь как подрастет, то могут выйти из вас порядочные хлопы (мужики).

И в подтверждение своей мысли он пускался в пляс, притопывая и напевая:

– Szwoleżery, pionery,
Kirasiery i szassery,
Grenadjery, muszkietery,
Kosynijery, kanoniery,
I uciekinijery,
I uciekinijery![326]

– Slavus saltuns[327]! – подумал я.

Песни часто, особенно под вечер, раздавались в польских кружках. Там кого-нибудь на мазурочный темп затянет:

– Nie ten wielki, co zaczyna,
Większy, co sprawę zakończy,
A więc zdrowie Milutina[328]

,I niech żyje nam Berg[329] rączy!
Mieszały nam w naszej sprawie
Ostrobrama, Częstochowa…
Lepsze stokroć prawosławie.
A więc zdrowie Murawiowa!
Murawiow już stracił zdrowie,
Pracując dla dobra stanów.
A więc wiwat Kaufmanowi[330],
Wykonawcy jego planów!

(Не тот велик, кто начинает, больше тот, кто кончает дело. Ну, так здоровье Милютина и да здравствует нам юркий Берг! Помехою были в нашем деле Остробрама и Ченстохова. Лучше во стократ православие. Ну, так здоровье Муравьева! Муравьев уже потерял здоровье, трудясь для блага сословий. Так ура же Кауфману, исполнителю его предначертаний).

Далее не упомню. Говорилось еще что-то о Черкасском и других личностях.

Другой разразился краковяком: