Записки старика

Все это однако же не без исключений. Порядочное число или изменилось к худшему, или твердо отстаивало свои прежние недостатки. Ко мне явился московский футур, бывший член общества трезвости, пьяный до неустойчивости на ногах. Когда я стал приводить ему на память прежнюю его трезвую и светлую жизнь, он, вздохнувши, мог только ответить: «Эх, что же делать, когда здесь климат таков». Он служил в золотопромышленной конторе, и управляющий конторою не мог достаточно восхвалить его.

– Трудно найти человека дельнее и трудолюбивее, но дать ему жалованья побольше нельзя. Во-первых, потому, что ему нужно непременно утром отпустить косушку спирту, которую он выпьет, не разводя водою, а во-вторых, что и при малом жалованьи, дня 3 или 4 по получении его, он никуда не годится. Пропьет все, и тогда дело у него кипит в руках.

Бывший член общества трезвости уехал потом в Минусинск, и больше я не слышал об нем. Должно быть, представился в невменяемом виде.

Другой, одаренный даже недюжинным поэтическим талантом, утонул в Енисее, желая доказать стоявшим на берегу истину пословицы «пьяному море по колено».

На улице встретил я сапожника, одного из лучших по своему мастерству. Он выходил из кабака и плотно прижимал к груди штоф с водкою, напевая:

– Jam się z Polki zrodził, z jej piersi wyssałem
Ojczyźnie być wiernym, a kochance stałym.

(Я родился от польки, с ее груди высосал быть отечеству верным, а любовнице постоянным).

И стыдно, и жалко, и отвратительно!

Это неустоявшие, падшие и погибшие существа, а вот и l`esprit fort[361].

Некто Валевский с претензиями на графское звание, гордившийся тем, что известная в Европе Леония ему сродни, бывший помещиком, щеголявший знанием французского языка, и писавший даже письма к жене французскими стихами, заявлял постоянно, что он ни за какие деньги не продаст труд свой кому-нибудь ниже себя. Уехал он из Енисейска прежде в Красноярск, потом куда-то далее, выше себя не нашел никого, и умер в какой-то деревушке с голоду. И это после курса лечения у Муравьева и Берга?

А во теще образчик.

Один ссыльный канцелярист какого-то, должно быть, нижнего земского суда, пользуясь глупостью старухи жены управляющего прииском, бывшей до замужества, увы, гувернанткою, соблазнил ее, а та, для милого дружка, чтобы получше угостить его, и самой для него же поэффектнее принарядиться и подмалеваться, разорила своего мужа окончательно. Он потерял и место, и здоровье, и остался с супругою своею без куска хлеба. «Глупо сделали и бесчестно вдобавок», – сказал я молодому человеку при разговоре об этом подвиге.

– Чем же я виноват, trafiіem do jej przekonania (я попал в ее убеждение).

– Прекрасно, что вы попали в убеждение, но какие последствия? Они разорились, а вы не пробрели тоже ни нравственного, ни материального блага.

– Lecz maleparta zawsze idzie do czarta (Но худо нажитое всегда идет к черту), – было ответом.

Я не нашел возражений для дальнейшего разговора.

В городе было немногим более 7000 жителей. Каменных построек, кроме 8 церквей (2 монастыря и две кладбищенские), как казенных, так и общественных, и частных, считалось 23. Прочие все дома были деревянные, и за исключение 4-х или 5, престранной архитектуры. Окна большею частью были не стеклянные, а слюдяные, с железными рамами, и готовые привозились по Ангаре и Енисею. По ним-то строились дома с двумя, тремя, четырьмя окнами в фасаде на улицу. Привозные окна были двух сортов: привозные и половинчатые. Половинчатые были не более 10 вершков в вышину, и назначались, собственно, для нижних подвальных этажей, наполовину углубленных в землю. Но это не мешало их употреблять и в высших этажах, иногда рядом с целыми. Непривычный глаз встречал на каждом шагу одно только безобразие, но жители и новые дома строили по образцу прежних: «было бы тепло да уютно, про красоту и слушать не хотим» – было ответом на даваемые им советы. Далее от центра города встречались в окнах и брюшина вместо слюды, а кое-где и бумага, пропитанная рыбьим жиром. Тундристая почва покрывала стоящие на ней постройки. Кровли только на каменных домах были железные. На улицах грязь непролазная, и даже среди лета во многих местах стояли отвратительно вонючие лужи. Нынешний Енисейск в сравнении с тогдашним – красавец.