Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

– Ты, Паллон, как будешь уезжать отсюда, уведи коня и возьми мое оружие, я за ними приду к тебе скоро, а меня привяжи с завязанным ртом к дереву, что на дороге из ущелья к Мектепу. Я скажу Амину, что мы на троих конных пластунов нечаянно наткнулись, и они, убив мюрида, меня обобрав только, благодаря знакомству не убили, а привязали. Ну, да я уже знаю, как лучше сказать.

– Хорошо, это твое дело; я тебя велю не только привязать, а, если хочешь, пожалуй, и повесить, хоть за ноги на любом суку.

– Нет, кунак, так, пожалуйста, даже в шутку не говори; ты знаешь, что вернее меня у вас нет лазутчика.

И затем, выпив на грядущий сон добрую чарку араки, наш кунак заснул мертвым сном, как видно совершенно успокоенный, в полной уверенности, что получит хорошее вознаграждение от Волкова за все сообщенное мне.

Далеко до рассвета возвратился Салай; его встретили на месте засады, окликнув условным сигналом, чтобы не дать ему опять встретиться с Билеем.

– Ну, что же ты сделал Салай?

– Сделать-то я ничего не сделал, а слышать и видеть довелось многое. Нашего князя будут судить и непременно изведут эти мошенники «адагосса», которые боятся Магомед-Амина больше чем попасть в джегенем (ад) .

– О! это еще не так легко!

– Легко, Паллон, – возразил Салай. – Я видел и слышал, о всех хитростях Магомед-Амина и его друзей, может быть так же ясно, как они сами их видят, и если бы я не был так ничтожен, если бы у меня всегда доставало смелости, я бы сказал судьям…

– Посмотрим, что бы ты сказал? говори.

– Что бы я сказал им? – проговорил в раздумье Салай. – Ну, да очень просто, Паллон, слушай!

Тут Салай принялся комментировать и опровергать слышанную речь Магомед-Амина, говоренную им старшинам при народе. Из слов Салая видно было, что Магомед-Амин имел в нем небессильного обвинителя перед народом. На все мои возражения у Салая был готовый ответ.

В заключение своей речи Салай добавил. что князь Маго-мед надеется оправдать себя в глазах всех; но как теперь пока еще не время, да и невозможно исполнить его намерение относительно Амина, то Багарсуков советует мне втихомолку возвратиться на линию, чтобы и не подозревали его в сношении с нами относительно засады. Затем Салай поехал обратно. «Адагосса» должен был собраться в Мектепе на утро.

Было еще около двух часов до рассвета и я велел собираться в путь. С Билеем мы поступили, как он просил, т. е. связали и оставили привязанным к дереву близ Теректли-Мектепа, куда переволокли на коне тело убитого мюрида, чтобы еще удачнее разыграть затеянную Билеем комедию с Амином. Салая более он не страшился потому, что они оба знали друг за другом разные темные делишки, а потому должны были полагаться на взаимную скромность.

К вечеру того же дня мы были уже в Вознесенской. Я отдал полный и подробный отчет начальнику линии о нашей неудавшейся поездке.

Через пять-шесть дней, почти одновременно, приехали в Вознесенскую станицу Магомед-Билей, явившийся прямо к Волкову, и Мурзук-Салай, остановившийся у меня. Они оба рассказали почти одни и те же подробности бывшего «адагосса» и затем о внезапной смерти Магомеда Багарсукова.

По их словам, около полудня, на майдане (Майдан, погорски, площадь.), в ауле Теректли-Мектепе собралось до полусотни князей, старшин, мулл, кади, хаджи и узденей;

простых горцев было более трехсот из среды всех племен, и по преимуществу все «аксакалы» (Аксакал – белая борода. Франты окрашивали ее хной в красный цвет. У азиатцев нередко ум и опытность меряются длиной и сединой бороды.).