Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

– Не беспокойся; я говорить с тобой буду не на дороге, которую мы, как ты видишь, стережем, и потому ее не оставим; об этом разговаривать нечего, а в Адагир ехать незачем. Пойдем со мной, и веди коня; у нас, дружище, есть где принять и угостить дорогого гостя.

– «Да, спасибо! ловко твои меня встретили и вкусно бы угостили, если бы я так же закутался как мой спутник. Мои кунаки ровно «шайтан пхуз, ана сектым», добавил он, ругнув, по обычаю горцев, скоромным словом.

– Кто он?

– Мюрид, хаджи Агассы-оглы – Чамбу, присланный имамом Шамилем к шейху Магомед-Амину по важному делу, и он ехал с «кагатом» (пропуск) в Мектеп.

Слушая его рассказ, мы достигли пещеры, куда вошли сами и куда введены были кони убитого мюрида и Билея. На засаде, за старшего, я велел оставаться Фомичеву, строго приказав не увлекаться вперед ни конем, ни оружием едущих и помнить наказ Волкова – «осторожность». Если же заметят что-нибудь особенного, то в ту же минуту давать мне знать. Ермолаеву я приказал прийти в пещеру. Я знал, что от этого опытного пластуна, умного, расторопного и отлично знавшего не только все горные наречия правого крыла, но и до самых сокровенных тайников натуру горца, не ускользнет ни малейшее обстоятельство из того, что мог сообщить Билей. Он всегда как-то особенно мастерски умел выведать нужное.

– Ну, кунак! видишь, какая у нас кунакская (Кунакская сакля, кунакская приемная комната, тоже, что наши приемные парадные комнаты. Вообще азиатцы, даже бедняки, ни за что не примут стороннего на семейной половине; исключения чрезвычайно редки, особенно не для единоверца.), не хуже ханского дворца.

Молча, озирался Билей; по всему было видно, что он не только не знал, но и не подозревал существования этого вертепа.

– Эк, Паллон, куда ты забрался! я здесь давно не был и забыл про эту «богождаг», пещеру. Как ты ее отыскал, когда наши горцы и не подозревают ее существования?

– Э, любезный, мало ли, что мы знаем лучше, чем вы в своих горах. Ты видишь, мы здесь, а ты не ври, что попал сюда не в первый раз. Хочешь араки (т. е. водки) и закусить, а потом поговорим?

– «Кодго-вишь, сигнапсальта зы зангапсох зыбенангижи гус, нахавш мажальтам нахора-са дугоссальтандра си схагам, а мюридир кзепсальташ са, ар схаосуго-кичас («Хорошо, дай развязать язык и освежить голову; сытый лучше голодного, а я со вчерашнего дня еще не ел ничего: этот мюрид проговорил мне на животе дыру»). Привожу здесь эти несколько слов, как образец манеры и оборота кабардинской речи моего кунака, славившегося даром и игрою слов между своими; порусски я перевел слово в слово.

– Откуда ты его взял?

– Меня посылал Магомед-Амин за Кубань, для встречи его в Карачае, недалеко от вашего поста Яман-Джами, в ауле Джембота; знаешь?..

– Знаю, а у кого он там останавливался?

– У хаджи Кубати Адасарова; а тебе на что это знать, Паллон?

– Да так, к слову пришлось.

– Биллях! большой руки плут этот хаджи!

– Ну, теперь больше плутовать не станет.

– Теперь он, пожалуй, думает надуть самого шайтана, которому достался на шашлык…

Так, перекидывая словами, мой кунак исправно оказывал честь нашей походной трапезе, и выпитые им две-три лишние чарки араки совсем развязали его язык.

В настоящем моем рассказе я передам кратко самую сущность сообщенного мне Билеем о ходе событий относительно намерений Магомед-Амина, которые впоследствии в скором времени, большей частью, подтвердились, и потому сведения эти были фактичными и заслуживающими своего рода внимания.

Нелишним считаю заметить, что личность Магомед-Билея рельефно выступает из ряда его земляков того времени. Он вырос в Стамбуле, куда был продан еще ребенком, и, попав к анатолийскому сардарю, выучился арабской грамоте, вообще образовал себя настолько, что впоследствии занимал довольно видное место при покойном султане, и только страсть к прекрасному полу остановила его блестящую карьеру. Он, после неудачного посещения султанского гарема, чтобы спасти свою голову, должен был бежать на родину. Светлый и хитрый ум его, уменье ловко пользоваться всякими средствами для достижения цели, делали его самым деятельным и лучшим нашим лазутчиком. Он вел так хорошо свои делишки, что был в большом уважении и полной доверенности не только у всех влиятельных народных личностей, но пользовался и особой внимательностью самого Магомед-Амина, считавшего его за слепое свое орудие.