Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

Мы давно уже миновали равнину между Длинным и Псеменским лесами. Впереди, верстах в двух, по временам, декоративно выступали из-за туманного крова, облитые розовым отливом, гигантские массы шиферных скал с уступами предгорий Черного хребта, и с их мрачными ущельями зиявшими черными пастьми, среди которых валил седой туман. Восток все более алел, переходя в огненный пурпур. Поднявшийся туман дружно примкнул к валунам туч, гонимых и разрываемых порывистым ветром, мчал их к снежному хребту, оставляя задевавшиеся за вершины гор облака, как будто закрывая их шапкой, или они, стелясь длинной лентой, бежали по уступам скал. Мы начали зигзагом взбираться на крутую, покрытую зарослями отрогу, чтобы обогнуть аул Кубати Батыева, и достигли уже до полгоры. Собаки наши давно были спущены со свор и шныряли по сухим кустам, то впереди, то сзади нас. Вдруг мой «Соколка» подал голос и бросился стремглав под гору, а за ним все псы, заливаясь как «по зрячему». Это заставило нас остановиться. Левее нашего подъема, выехали на только что оставленную нами долину четыре всадника. Они, по-видимому, еще не замечали нас, но собаки обратили их внимание, и они остановились в раздумье, полагая, вероятно, что это аульные псы, начали кликать их по горски. Я послал Салая и Фомичева (которого и самый опытный глаз не отличил бы от шапсуга или убыха, как по одежде, вооружений, так по лицу и выговору), отвлечь горцев, пока мы спустимся с высоты и угомоним их. Салай с Фомичевым должны были разыграть роль охотников. Это нам вполне удалось. Горцы, видя спускавшихся прямо на них двух всадников, стали их поджидать. Они съехались. Наши ловко завязали разговор. Немного погодя, они все вместе потянули по дороге мимо кладбища, что нам давало полную возможность спуститься незамеченными и отрезать путь к аулу. Салай и Фомичев мастерки их задерживали, пока мы имели время засесть на засаду в балке, поросшей кустами близ самого кладбища. Оставив коней с тремя пластунами, мы взобрались на окраину и притаились в кустах. Ермолаев три раза крикнул фазаном. Фомичев понял условный сигнал и, подозвав собак, отделился с ними вперед, как бы посылая их поднять птицу. Он выхватил из чехла винтовку и, миновав нас, остановился, оборотив коня навстречу едущим. Сверкнули выстрелы, и трое горцев грянули оземь без жизни и движения. Четвертый остался невредим, и его легко раненый конь, взвившись на дыбы, бросился стрелой прямо к аулу; но Фомичев был начеку и бросился наперерез. Горец, повернув коня к небольшому леску, прилегавшему к аулу, летел птицей… И Фомичев, с собаками, погнался, однако не далее выстрела близился, выигрывая, на каждый конский скок своего чубарого кабардинца. Наконец, оба исчезли за леском. Ермолаев понесся следом за ними. Салай, по-видимому не ожидавший такой разделки за неосторожную встречу, совершенно растерялся; но я его скоро утешил, отдав ему свой пистолет и пять монет, т. е. целковых, взамен чего взял лучшее оружие с убитых, которых мы сбросили в балку. Коней и оружие, получше, пластуны взяли себе.

– Салай! ведь ты знаешь, зачем мы едем? – спросил я, – так жалеть этих дураков нечего; кто они такие? ты их знаешь?

– Знаю, – отвечал он, – это баракай-касаевцы из аула Кенды, и тот, что ускакал – мой кунак. Беда, если он останется жив: у него два брата и канлы (кровомщенья) мне не миновать. Пропал, я, пропала моя семья».

– Не бойся; ты знаешь Фомича и Ермолая: они и у шайтана в когтях вырвут твоего кунака.

Как бы в подтверждение моих слов, вдали раздался одиночный выстрел, и затем все притихло кругом. Мы насторожили уши. Так прошло около часа.

Лучи веселого осеннего солнца все выше, да выше взбирались наверх и заглянули через горы в долину, осветили камни на могилах кладбища, играя в блестевших каплях оставшейся росы.

В ауле появилась жизнь; несколько сакельных труб задымились; скот потянул к водопою на речку…

«Слышите», – сказал Цукур, и припал ухом к земле, – это наши, но их только двое едут, вот с этой стороны; знать горским конем они не поживились».

И, действительно, минут через десять или двенадцать показались из-за угла в конце балки, сперва собаки, а за ними оба урядника: у Ермолаева были две винтовки за плечами, ясно свидетельствовавшие, что горцу не удалось уйти. Когда они подъехали, мы сели на коней без дальнейших расспросов, чего у нас и не водилось, коль скоро дело обходилось удачно. Уходили – так уходили: вечная память! Это была отличительная черта характера истого пластуна.

– По какой же мы дороге поедем? – спросил Ермолаев, – нужно ли спуститься к аулу брата Багарсукова?

Салай отвечал: «Нет, Ермолай, вскарабкаемся прежде наверх и потом поедем в обход: если нас увидят в низовьях долины наши махош или бесленей, то тотчас догадаются о цели нашего появления, и мы можем потерпеть неудачу. Отправимся обходным путем и потом спустимся к аулу князя Измаила Багарсукова; это хотя дальше, но зато безопаснее».

– Дьявол! – воскликнул Ермолаев, – это адский подъем! Бедный мой конь до того утомился в гоньбе за горцем, что едва передвигает ноги. Черт!..