Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии

Но делать было нечего. Невзирая на все неудовольствие, пришлось Ермолаеву подниматься вместе с нами действительно на адский подъем.

За час до полудня мы уже были на месте, назначенном для засады; но, чтобы добраться до него, нам надо было то подниматься, то спускаться почти по отвесным кручам, проезжать ущелья, мрачные и закрытые до того густым и влажным туманом, что одежда наша совершенно промокла. Мы миновали не один горный поток, до того глубокий и быстрый, что вода перекидывалась через седло, или приходилось лепиться по едва заметной тропе над обрывом, огибая исполинский гигант, выступавший вперед из общей гряды и как будто стороживший товарищей. Сколько дивных каскадов свергалось с высот над нашими головами! Все эти дикие, но дивные картины озаряло веселое осеннее солнце. Одни лишь горные беркуты, гнездясь в расселинах, пронзительно перекликались, да порой появлялся горный тур и, испуганный нами, то прядал через страшные пропасти, то свергался в них, падая на свои железные рога.

Мы все притаились за высокими каменьями, среди густых зарослей Аларадыгского ущелья, лежащего на середине пути между Теректли-Мектепом и Махошевским аулом князя Измаила Багарсукова. Кони и собаки наши были помещены, под надзором пластунов Алемельева и Хорошеньского, в глубокой огромной пещере, прикрытой пожелтевшей, но еще густой листвой ползучих лиан, вьющихся между высоких зарослей, за которыми стоял густой камыш, замыкая собой вход в пещеру. Фомичев, Евсеев, Коротков и Цукур пошли осмотреть дорогу и ознакомиться с местностью. Мандруйко вымерял шагами расстояние, на которое нам приходилось стрелять наверняка. Все было подготовлено, все было между нами обусловлено, и неудача не должна была иметь места. Возвратившись с обзора, старые пластуны сказали, что со вчерашнего вечера еще никто не проезжал по этой дороге, и мы стали терпеливо поджидать лакомую добычу.

Давно прошел полдень; солнце склонилось за горы, бросая вверх прощальные лучи, а кроме одного проехавшего бай-гуша (Бай-гуш – бедняк, оборванец.) на кляче, никого не появлялось на дороге; но мы надеялись дождаться проезда запоздавшего Магомед-Амина, имея в виду слова Багарсукова, или если не Амина, то Багарсукова, или же посланного им по нашему делу. Наступила холодная и ясная ночь, а ожидаемых не было… Месяц украдкой выглядывал из-за высившихся уступов впереди нас, порой и совершенно скрывался от нас за набегавшие тучки. К свету нужно было ждать мороза. Оставив двоих на засаде, мы развели огонь в глубине пещеры, в верху которой трещина служила нам трубой, и принялись за стряпню, причем главную роль разыгрывали: «накульт, ши-козы, кой-нет чирем, ливжа и кой» («Накульт», копченая колбаса с чесноком, перцем, солью и всякой всячиной; «ши-козы», конина завяленная полосками на солнце; «кой-нет чирем» так же приготовленное мясо, только не конское; «ливжа», сушеное мясо дичи высушенное в печи вместе с костями и столченное в порошок; «ливжа» заменяла бульон и была приправой ко всему, что только готовилось на воде. «Кой», или по-ногайски и кумыкски «бышлек», соленый овечий сыр с пряностями. При этом калмыцкий чай играл не последнюю роль.). Эти походные наши запасы, после долгого поста и после доброй чарки горилки, казались превосходными.

Крепко и здорово нам спалось в сырой и душной пещере, и только появление первых лучей солнца морозного утра вызвали нас на воздух. Всю ночь, посменно, очередовались хлопцы, карауля на засаде, но все было тихо и спокойно.

Как только смерклось, я послал Салая к Багарсукову узнать что-нибудь положительно о настоящем положении дел и что значит его молчание. Перед рассветом Салай возвратился.

– Ну что, Салай, привез нового? – спросил я его.

– Много, да мало хорошего.

– Ну, говори скорее, да говори дело; ты знаешь, я не люблю попусту болтать и не люблю тратить попусту время, когда дело на носу.