– Я и сам не краснобай-сказочник… Слушай: князя Магомеда нет в ауле; его вызвал Мамомед-Амин в Мектеп, куда пригласил также много князей, старшин и узденей. Мулла Качук-Ирбанов и хаджи (
– Ну, все это хорошо, да немного же ты узнал; впрочем, спасибо и за то. Подождем до вечера, а там ты опять ступай, и если сам не вернешься к свету, то скажи князю Магомеду, что я вернулся на линию.
– Хорошо, я возвращусь до рассвета, а теперь дай поесть и немного соснуть: крепко устал, да и невесело на сердце. Не будет тут добра, где сам шайтан думает надвое.
– Иди, Салай, ешь и спи, я тебя разбужу, когда будет время ехать.
Обманутое ожидание и неопределенность положения тягостно повлияли не только на меня, но и на мою испытанную команду, и притом настолько, что Фомичев, Еремкин и Ермолаев предлагали мне свои услуги: отправиться разведать, что такое творится в Мектепе. Фомичев, которому первому пришла эта отчасти благоразумная мысль, добавил: «Все пойдет хорошо для нас и дурно для них; мы отложим свое предприятие до более удобного времени, откроем, во что бы то ни стало, предателей, а они должны быть у Магомеда… Князь Магомед умен, это, правда, да не умеет похитрить, там где следует, и легко попадает в западню, считая себя крепко разумным и проницательным, а, главное, сильно рассчитывает на преданность к нему его махошевцев, из которых и десятка не наберется, на кого бы он мог вполне положиться. Если мы сами примемся за дело уходить Амина, так будет вернее… мы выследим зверя в его норе».
– «Так-то так, я согласен с тобой, да это несогласно с приказанием Волкова, а потому будем теперь делать все то, что только возможно, чтобы исполнить данное приказание, а после увидим, что и как надо сделать».
Едва мы перестали говорить, как по дороге от аула Измаила послышался конский топот. Мы притаились, заняв каждый свой пост. Через несколько минут показались два всадника и в одном из них мы узнали нашего давнишнего кунака, махошевского узденя Магомед-Билея: другая личность, на сильном и статном коне, была не видна из-за наброшенного на лицо башлыка, из-под которого виднелись только одни глаза. Конь и оружие соблазнили моих товарищей-пластунов, и я не успел распорядиться – остановить их, как сверкнули два выстрела по всадникам, поравнявшимся с нами… Неизвестный горец тихо, без стона, скатился с седла и повис на стремени: он так крепко стиснул пальцы руки державшей поводья, что конь его начал крутиться на месте, затянутый поводом. Магомедка ошалел было, на миг, но вслед затем взвилась в воздухе плеть, и конь, задержанный на поводах, взвился в дыбы и бросился широким скачком вперед… Но было уже поздно. Два пластуна точно из земли выросли перед удивленным Билеем спереди и двое тоже с винтовками наголо позади его. «Слезай, Магомедка, с коня, ведь не по тебе стреляли; ты не бойся, кунак, мы тебя сами бережем». Слова эти заставили Билея, волей неволей, повиноваться, и он, как истый горец, попавшийся врасплох и крепко струсивший, чего ему никак не хотелось выказать, быстро соскочил с коня и сказал: «Благодарю, что бережете меня, видно Магомед нужен. Эк вас шайтан угодил куда забраться; да на этой дороге вы, пожалуй, перестреляете как фазанов встречного и поперечного».
– Ну, здорово, кунак; «ни хабар» – что нового?
– Не знаю, Паллон, что будешь спрашивать, а нового у нас много; дня через три-четыре я хотел ехать в Вознесенскую, и рассказать Волкову, что творится в горах с новыми порядками и распорядками Магомед-Амина. Но здесь говорить не место: нас могут увидать, и тогда, ни мне, и, пожалуй, ни вам несдобровать. Вели лучше сесть на коней и поедем в ущелье Адагир; оно в нескольких шагах; мы там будем ровно в крепости.