Записки старого москвича

Имя великой русской артистки, гордости русской оперной сцены, уже в те годы было давно известно всей стране, как имя замечательной исполнительницы и недосягаемой создательницы самых разнообразных образов оперных героинь. Но в те именно годы Нежданова выступала наравне с другими столь же прославленными именами и в таких концертах, где участники получали различные вещи или продукты, облегчавшие трудности тогдашней жизни, трудности, не испугавшие больших мастеров искусства, оставшихся верными своей Родине.

Так было и на этом концерте. Но после первой спетой ею вещи Нежданова ушла со сцены взволнованная и возмущенная тем шумом, лязгом и жестяным грохотом, которые производили за кулисами участники концерта, выбирая для себя различную домашнюю утварь.

Антонина Васильевна сказала, что, если это безобразие не прекратится, она петь дальше не сможет.

Я сейчас же выдворил в коридор за сценой все виды баков, корыт и кастрюль, за которыми устремились представители различных видов искусства. В наступившей тишине Нежданова, выходившая на бесчисленные вызовы публики, запела.

Я пошел в коридор, где меня сразу оглушил прежний гром жести и толчея вокруг посуды. Я разыскал Гельцер и предупредил ее о том, что она выступает после Неждановой.

Гельцер и Тихомиров танцевали «pas de deux» из «Дон-Кихота», но во время тихой музыки в финале adagio за сценой стали слышны какие-то сильные крики и шум, и Гельцер по окончании adagio не начала свою вариацию, а вбежала разъяренная за кулисы с требованием немедленно прекратить это безобразие, при котором она не в состоянии танцевать.

Я успокоил ее, дал знак пианисту начинать вариацию и побежал в коридор, где застал такую картину: Нежданова стояла смущенная. У нее недавно украли колун, и я обещал ей возместить эту потерю. Но колун был уже в чьих-то других руках… Я немедленно отобрал его и вручил Антонине Васильевне, она понесла свой «трофей» с грозным видом, держа его за топорище, как секиру, в гримировочную, куда вскоре пришла и Гельцер, и они понимающе и сочувствующе обменялись словами возмущения по поводу безобразного шума, царившего во время концерта за сценой.

Но трубача-организатора мало трогали громовые раскаты жестяной посуды: он был очень удовлетворен концертом и принялся за организацию следующих, дойдя в своем рвении до предела и уговорив одну из организаций выплатить гонорар артистам ордерами на… гробы.

— Играйте один весь вечер на вашей трубе и получите все гробы для вашего семейства, — сказал я, бросив трубку.

Но через несколько дней он как ни в чем не бывало позвонил вновь с каким-то очередным приглашением и между прочим сказал:

— Почему вы тогда обиделись? Неужели вы подумали, что на концерте будут раздавать гробы? Какой абсурд! Должны были просто выдать ордера на них. А ведь это валюта! Но представьте, другие тоже отказывались… Должно быть, поняли так же, как вы, а я тогда и не догадался объяснить…

— А скажите: если бы этот концерт состоялся, артистов привезли бы и развозили бы на катафалках?

— Транспорта они не обещали, — задумчиво сказал он и вдруг взорвался: — А вы все же злой человек! Сколько людей хотели бы получить такой ордер, потому что невозможно достать гроб!

«Он может вколотить человека в гроб», — подумал я и прекратил разговор.

Однако трубач еще долго продолжал устраивать концерты, в которых снабжал участников их не менее дефицитными предметами, чем гробы.

Гельцер выступала в концертах со своим новым постоянным партнером Виктором Смольцовым, который однажды таинственно исчез. В течение трех дней о нем не было ни слуха ни духа. Между тем назавтра предстоял большой концерт Гельцер со Смольцовым в «Эрмитаже». Мне пришла в голову мысль, не попал ли Смольцов в «засаду», оставляемую органами Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) в квартире арестованных.

Наведя справки, я узнал, что Смольцов частенько отправлялся после спектакля поиграть в карты у одного своего случайного знакомого, жившего в гостинице «Русь» около Большого театра и недавно арестованного. Позвонив на другой день по телефону члену коллегии ВЧК Ксенофонтову, я сказал, что с ним хочет переговорить балерина Гельцер, и передал ей трубку.

Гельцер рассказала про исчезновение Смольцова и просила выяснить, не задержан ли он случайно сотрудниками ВЧК. Наведя тут же справку, Ксенофонтов ответил:

— Да. Он находится у нас.

— Но ведь он должен танцевать сегодня со мной в «Эрмитаже»! — заволновалась Гельцер. — Нельзя ли его отпустить.

— Можно, конечно, — засмеялся Ксенофонтов, — он задержан для выяснения личности в квартире арестованного. Но как же ему танцевать? За три дня он, вероятно, устал, да и переволновался…

Но Гельцер начала горячо убеждать своего собеседника в силе и выносливости Смольцова, легко носящего ее в «pas de deux», бросающего ее в «рыбку» и заворачивающего «большой пируэт» на 24 такта…