Записки театральной крысы [старая орфография]

Это онъ говорилъ всегда, даже въ то время, когда пьеса шла съ аншлагомъ, и у пристава клянчили разршеніе на приставные стулья.

— Помилуйте, Николай Пантелеймонычъ… Да вдь пьеса длаетъ полные сборы.

Пикадоровъ всплескиваетъ руками.

— Пьеса?! Да какая же это пьеса?!

Онъ отводилъ актера въ сторону и шепталъ таинственно:

— Доврительно могу сообщить, по секрету: какая же эта пьеса? Дрянь! Позоръ! А вы мн говорите — пьеса.

Сбитый съ толку этимъ страннымъ возраженіемъ, актеръ долго смотрлъ на собственные ботинки и, наконецъ, опомнившись, возражалъ:

— Однако, вдь сборы полные! Публика въ восторг.

Презрніе, написанное на лиц Пикадорова, переходило въ отвращеніе:

— Публика? Да какая же это публика? Это сборище воровокъ, сутенеровъ и убійцъ, а не публика. Идите-ка сюда! Вотъ тутъ, въ занавс есть дырочка — взгляните! Вдь это позорь! Подонки общества!

И опять ошеломленный актеръ, опомнившись, возражалъ:

— Однако, эти подонки покупаютъ билеты.

— Билеты?! Билеты?! (и въ голос Пикадорова уже слышалась истерика). Да они не только билеты — они калоши чужія у вшалки крадутъ. Онъ нашъ собственный стулъ, на которомъ ему дали посидть, унесетъ, а не только билеты. Ха-ха! Билеты!

Большинство актеровъ такъ и отходило, не добившись никакого толку. Но былъ такой процентъ, на который «да какая же эта пьеса» и «да какая же это публика» — не дйствовало.

Для этихъ у него былъ особый пріемъ: онъ принимался рыдать:

— Гриша, голубчикъ, ты думаешь, мн легко? Ты думаешь, мн денегъ жалко? Да пропади они, деньги эти! Но душа, Гриша, — это святая святыхъ человка, и кто плюнетъ въ душу — тотъ на небо плюнулъ, Гриша. Зачмъ же ты топчешь въ грязь мою живую душу? Деньги! Всмъ извстно, какъ Пикадоровъ платитъ деньги, вс знаютъ, что Николай Пикадоровъ свою рубашку актеру отдаетъ.

Такой случай, дйствительно, былъ: однажды какой-то актеръ за сторублевый долгъ взялъ у него поношенную крахмальную сорочку, — все, что предложилъ ему продувной Пикадоровъ.

— Врно? — рыдая, кричитъ Пикадоровъ. — Ну, скажи, Гриша, вдь простота Пикадорова вошла въ пословицу? Деньги теб нужно? На! Забирай! Грабь! Пикадорову ничего не нужно! Вотъ кошелекъ — видишь, Гриша, два рубля съ копейками. Забирай! Гриша, все забирай. Ничего… Ничего, что старый разоренный дуракъ Пикадоровъ пойдетъ пшкомъ домой и ляжетъ спать съ пустымъ брюхомъ, безъ единой затяжечки папиросой. Эхъ, Гриша! Дохали…

И, опустившись на стулъ, онъ принимался рыдать.

Растроганный Гриша бралъ два рубля, вмсто пятидесяти, на которые имлъ право, а антрепренеру оставлялъ въ кошельк мелочь…

— Спасибо, Гриша! Пожаллъ ты меня. Будетъ и мн, старенькому, на папиросочку.

И онъ цловалъ Гришу, а Гриша цловалъ его, и оба расходились, — одинъ растроганный, другой, по прежнему, плутоватый, съ лицомъ, на которомъ еще не высохли лживыя слезы, и съ вороватыми глазами на-сторож.

Я самъ былъ свидтелемъ, какъ онъ плакалъ передъ однимъ актеромъ, стоя за кулисами и распоряжаясь въ то же время по хозяйству.

— Ваня! Милый! Вотъ тутъ душа моя… вотъ тутъ — видишь? И эта душа болитъ и страдаетъ… Люди топчутъ въ грязь эту душу… Что? Скажите, что за переписку ролей послзавтра! Гоните ихъ тамъ… И я спрашиваю себя: Боже, за что ты наложилъ на меня крестъ сей? Твоя святая воля… Да ты потише, дьяволъ! Этакъ ты мн весь золоченый гарнитуръ поломаешь! Старый, бдный безобидный человкъ, а вдь и меня, Ваня, пожалть надо, вдь и у меня сердце не изъ камня… Откуда? Изъ какой тамъ еще газеты? У насъ вс сотрудники получаютъ мста, а новыхъ не надо. Много ихъ тутъ шляется… И такъ это меня, Ваня, иногда въ могилку тянетъ на отдыхъ усталымъ костямъ. Лягу я ночью въ постель и думаю: ты у меня будешь дубина, топотать, сапожищами, когда занавсъ поднятъ… Я теб постучу!!.

Вотъ какъ онъ держалъ себя съ актерами. Кажется вдь, — ну, что онъ говорилъ? Пустяки, побрякушки… Дешевыя слезы, дешевый паосъ, а актеръ — этакая нервная, непосредственная натура — плакалъ вмст съ нимъ и отъзжалъ безъ копйки.

Много ли нужно, чтобы растрогать ребенка?

Одному второму любовничку онъ задолжалъ рублей триста… Ну-съ… И выдумалъ онъ при встрчахъ съ нимъ штуку — восхищаться его галстуками.

Восхищеніе было фальшивое, грубое, но актеръ краснлъ отъ удовольствія и принимался вмсто опредленнаго требованiя, лепетать разную дрянь.

— Николай Пантелеймонычъ… А я къ вамъ. Вы обшали что… что…

— О Боже мой! О, Боже-жъ мой!.. Опять новый! Да вдь это не галстукъ а очарованье. Откуда?! Ну откуда вы такую прелесть берете? Бездна вкуса, тонкость, изящество! И съ каждымъ днемъ все лучше и лучше! Ваня! Николаша! Сергй Иванычъ! Взгляни ты на эту прелесть! Вдь это не галстукъ, а музыка!!

И вс обступали любовничка, а Пикадоровъ пробирался потихоньку за ихъ спинами, садился на извозчика и узжалъ домой.

Вотъ что такое Пикадоровъ.

Кажется, пустякъ, а глядишь — вдь человкъ этотъ буквально раскусилъ, какъ оршекъ, актерскую душу.

* * *

— Да ужтъ… штучка были они… господинъ Пикадоровъ, — подтвердилъ парикмахеръ, завертвъ горячими щипцами.

— Зналъ, чмъ человка взять, — вставилъ второй актеръ, наладившій, наконецъ, паричокъ.