Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Его немедленно известят об этом, — ответил фельдфебель.

— А вы, друг мой, — продолжал граф, пожимая мне руки, — послужив спутником и защитником Луизы, не соблаговолите ли вы послужить ее свидетелем и посаженым отцом?

Я обвил руками его шею и обнял его, роняя слезы и будучи не в силах произнести ни одного слова.

— Идите к Луизе, — произнес граф, — и скажите ей, что завтра мы с нею увидимся.

И в самом деле, на другой день, в десять часов утра, в дверь маленькой церкви села Козлово вошли Луиза, которую вели мы с комендантом, и граф Алексей, которого сопровождали князь Трубецкой и все остальные ссыльные; они молча преклонили колена перед алтарем и обменялись между собой первым словом.

Это было торжественное «да», связавшее их навеки.

Как оказалось, император особым письмом, которое он адресовал коменданту и которое Иван передал тому без нашего ведома, распорядился, что граф сможет увидеться с Луизой только в том случае, если она станет его женой.

Граф, как видим, опередил пожелание императора.

★ ★ ★

Вернувшись в Санкт-Петербург, я нашел несколько писем, настоятельно призывавших меня во Францию.

Дело было в феврале, следовательно, дорога по морю была закрыта, однако санный путь уже вполне установился, и я без колебаний решил воспользоваться им.

Решение покинуть город Петра Великого далось мне легче еще и потому, что, хотя император, несмотря на мой самовольный отъезд, соблаговолил не замещать меня никем на моей должности в полку, я потерял из-за самого заговора часть своих учеников и не мог удержать себя от сочувствия к этим несчастным молодым людям, как бы виновны они ни были.

Итак, я возвращался по той самой дороге, по которой полтора года назад следовал в Санкт-Петербург, и снова пересекал, на этот раз по бескрайнему снежному ковру древнюю Московию и часть Польши.

Я только что въехал во владения его величества короля Прусского, как вдруг, выглянув из своих саней, заметил, к своему великому удивлению, мужчину лет пятидесяти, высокого, узкоплечего, сухощавого, одетого в черный сюртук, такого же цвета жилет и короткие штаны и обутого в открытые туфли с пряжками; на голове у него был складной цилиндр; левой рукой он прижимал к боку небольшую скрипку, а правой держал смычок, размахивая им, словно тросточкой. Костюм его показался мне столь странным, а место для прогулки по снегу в мороз градусов в двадцать пять — тридцать столь необычным, что я велел кучеру остановиться и подождать незнакомца, который, к тому же, казалось, подавал мне знаки. Едва лишь увидев, что я стою на месте, он ускорил шаг, но без торопливости и с определенным достоинством, полным изящества. По мере того как он приближался, мне стало казаться, что я узнаю беднягу; наконец, он подошел настолько близко, что у меня больше не оставалось сомнений: это был мой соотечественник, которого я, подъезжая к Санкт-Петербургу, встретил идущим по большой дороге, а теперь увидел в том же наряде, но в значительно более тяжелых обстоятельствах. В двух шагах от саней он остановился, привел свои ноги в третью позицию, засунул смычок под струны скрипки и, взявшись тремя пальцами за верх своего шапокляка, поклонился мне по всем правилам хореографического искусства.

— Сударь, — проговорил он, — если позволите, могу я спросить вас, в какой части света я нахожусь?

— Сударь, — ответил я, — вы находитесь недалеко от левого берега Немана, примерно в тридцати льё от Кёнигсберга; слева от вас находится Фридланд, справа — Балтийское море.

— О-о! — воскликнул мой собеседник, явно обрадованный моим сообщением о том, что он находится в цивилизованной стране.

— Позвольте мне в свою очередь, сударь, — произнес я, — поинтересоваться у вас, каким образом вы оказались в таком виде, пешком, в черных шелковых чулках, с цилиндром на голове и со скрипкой под мышкой в тридцати льё от всякого жилья, да еще на таком морозе?

— Да, это странно, не так ли? Дело вот в чем… можете вы заверить меня, что я действительно нахожусь за пределами державы его величества царя Всея Руси?

— Вы находитесь во владениях короля Фридриха Вильгельма.

— Ну что ж! Надо вам сказать, сударь, что на свою беду я давал уроки танцев почти всем несчастным молодым людям, имевшим низость злоумышлять против жизни его величества. Поскольку я, обучая моему искусству, постоянно переходил из одного дома в другой, эти бесстыдники поручали мне свои преступные письма, которые я передавал по назначению, клянусь честью, сударь, с таким же простодушием, как если бы это были всего-навсего приглашения на обед или на бал; заговор провалился, как вы, возможно, знаете?

Я утвердительно кивнул.

— Не имею представления, каким образом, но роль, которую я сыграл в нем, стала известна, и меня, сударь, посадили в тюрьму. Положение было серьезное, поскольку меня признали виновным в недоносительстве. Но ведь я ничего не знал и потому, как вы понимаете, не мог ни о чем донести. Ведь это же очевидно, не так ли?

Я кивнул, давая знать, что полностью с ним согласен.