Записки вдовца

Таковы и мы, сказал он себе; мы тоже смущаем маленькие трепетные сердца, пробуждаем чувства, смело очаровываем резвую девственность, и так же седлают нас толстухи или скелеты, матроны или распутницы, эти привычные подруги наших ночей почти все наши жены, законные или нет, и скорее эмпузы, чем жены, седлают на закате нашей мечты, исполненных скептической лени, тучных от разочарованного оцепенения, отягощенных своей пресыщенной плотью, таких, какими мы стали… И мы говорим еще «благодарю», прокричав все это!

Каприз

«На вчерашней неделе», как лопочут китайцы, я заглянул смерти в глаза. Это значит, что на прошлой неделе я чуть не умер от простуды, осложненной острой резью и холодным потом, и что великая Оклеветанная предстала моим глазам, сладко очарованным, хоть и смутно удивленным.

Удивленным, потому что «смерть не удивляет только мудреца»; очарованным… О, потому что ее гибкие ступни, ее тонкие ноги, ее не слишком широкие бедра, ее осиная талия, эти вышивки на умеренной «груди», эта особая откровенность плеч и «наплечников», почти лебединая шея, не описать, какая открытая улыбка, какой шаловливый нос, какие глубокие и, быть может, пустые глаза!

Но худа, как голыш! И не хватает только раковины вокруг.

Пантеонады

Как? Что такое? Изысканного автора таких прелестных вещей, как «Сара – купальщица», «Гастибельца – человек с карабином», «Как говорили они», «Отчаливая от Отрантского залива», «Вот я, и я эфэб», «Спи (bis), моя красавица», «Ради святого Жилля, уйдем отсюда» и др., они упрятали в этот погреб, в котором нет вина! О!

А наверху-то что!

Пусть так. Вынесены сиденья священников, обитые цветной холстиной, убранная кафедра, исповедальни, алтарь и балдахин. И что же взамен? Публика. Воистину, я предпочел бы «верующих», хоть они и кажутся чуть-чуть придурковатыми.

Вы входите. Не видите ничего (как и прежде) кроме превосходных фресок Пювиса де Шаванна и пошлостей рядом. Вы не снимаете шляпы, что очень тягостно в жаркую погоду, вы удивляетесь, вы смеетесь над таким количеством торжественной глупости, думаете немного о «Наказаниях» (то есть о савойском пироге, пожирающем своего хулителя, и о «Ковчеге», где не достает одного только Фидия и имени Его отца).

В конце концов надо признаться, что мы, прочие хладнокровные люди, не можем не сожалеть, что на нахмуренную голову сбившегося с пути Беранже нахлобучили там неизменный круглый цилиндр.

Затем в моей голове все звучит припев, в моей упрямой голове, любящей больше всего, чтобы людей оставляли в покое:

Il était un bergère,
Et ron ron, petHt patapon, —

(Мирабо, Марат и другие кое-что смыслят в этом) и упорно желающей узнать, что означает для правящих нами великих людей слово «пантеон», раз не существует больше ни богов, ни Бога.

Тема пантомимы Мальчишка Пьерро

I

Пьерро родился в людном парижском квартале в семье мелких торговцев. Это хилый ребенок, проводящий все время на улице, где он по слабости мало играет, но уже начал бродяжить. Как все дети без исключения, он лакомка, но значительно больше, чем многие из них.

Двенадцатилетний, бледненький, худощавый подросток.

Серая блуза, длинный фартук из черного люстрина, застегнутый на спине, широкий черный с красным гимнастический пояс, панталоны до колен, серые чулки, грубые башмаки с вечно развязанными шнурками. Его главная забава – шагать по полувысохшей канаве, заставляя ноги медленно, с ласковым хлюпаньем погружаться в грязь, за что дома его награждают тумаками. Продолговатое лицо с расплывчатыми чертами, на тонкой шее, неопределенный нос с несоразмерно открытыми ноздрями. О, эти губы – воплощенное вожделение, и обведенные синевой внезапно вспыхивающие глаза!

II