Записки внучки Карла Радека

Соня вернулась в Москву, как в никуда. Эйфория по поводу реабилитации сошла на нет. Слишком много было этих людей. Соне предложили за утраченное имущество (им посчитали только книги) по 80 копеек за том, а если она представит свидетелей, что книги были в переплетах, – 1.20. Жилья не было. Квартиру ей не давали, потому что она не была прописана, а прописаться не могла, потому что не было квартиры. В наши крошечные две комнатки (в коммуналке), где жило 5 человек, ее не прописывали. Кто-то из знакомых дал Соне телефон референта А. Микояна. Тот устроил ей встречу. Я провожала ее до Спасских ворот. Микоян встретил ее очень радушно, вспомнил время, когда они жили рядом в Кремле. Сказал: «Сонечка, ты чудесно выглядишь! Где ты была все это время?» Та ответила: «Меня на минуточку законсервировали».

Рассказала о своих проблемах с жильем. Тот помрачнел и сказал: «Понимаешь, у нас сейчас эти вопросы решают местные органы. Вот твоей дочери мне будет помочь легче. Пусть она мне позвонит». Я позвонила. Очень вежливо референт Микояна сказал мне, что Анастас Иванович сейчас в отпуске, позвоните через месяц. Больше звонить я не стала.

Наконец ее сумела прописать у себя подруга. Соне выделили комнатку в коммуналке. Во второй комнате жили мать с сыном. Оба алкоголики. Время от времени, напившись, соседи устраивали скандалы. Мамаша кричала «враг народа», а великовозрастный сынок писал Соне на дверь. Однажды, в каком-то своем стихотворении Сонин приятель поэт Саша Межиров написал: «Соня Радек бьет соседку», а потом спрашивал маму: «Слушай, Сонька, а почему я так написал?» Соня вспоминала, что однажды она-таки врезала соседке. А потом, видимо, рассказала об этом Саше. Как-то Соня приходит и говорит: Написала такое письмо Никите (Хрущеву) – или снова посадят, или дадут отдельную квартиру. Ей предложили отдельную малогабаритную квартиру. Я поехала смотреть – у Сони не было сил. От одной я сразу отказалась – какой-то жуткий район, а на другую, на ул. Дыбенко, согласилась. Только поменяла там на квартиру со стенным шкафом. Мебели не было никакой. Впрочем, сама квартира напоминала стенной шкаф. Сидячая ванна совмещена с туалетом, кухня с комнатой, но и тому Соня была рада – отдельная. Кстати, отдельная квартира была ей выделена с самого начала, кто-то из жилищного ведомства «смухлевал».

Соня устроилась работать бухгалтером в музыкальную школу, где работала ее подруга Наташа Смилга.

Я вышла замуж и поселилась у мужа. Это была большая комната в проходном коридоре. Один конец выходил на улицу Горького, около ВТО, а второй – на Козицкий переулок. В этой же комнате жила бабушка мужа. Зато самый центр Москвы. Прямо над Елисеевским магазином. Друг от друга с мамой мы жили далеко и виделись нечасто. В основном, когда она приезжала ко мне. С ее друзьями я виделась на маминых днях рождениях.

Рассказывала она о лагерной жизни редко и неохотно. Как-то она сказала: мы там жили, как при коммунизме, у всех все одинаковое! Ее не имели право выводить на работу «за зону», так как зрение ее было –6. Поэтому она работала «лагерным придурком». Больше всего она любила работать в прачечной и кочегаром.

Рассказывала о двух случаях, которые меня потрясли. Поначалу хлеб выдавали пайками, обычно это был очень черствый, сухой хлеб. Очень пожилая заключенная взяла свою пайку, спрятала ее за пазухой (выносить из столовой ничего не разрешалось), она хотела в бараке размягчить хлеб водой и съесть. Охранник, молодой парень, увидел это, схватил старуху: «А, старая б…дь, воруешь хлеб». Та: «Да, сынок, я без зубов, размягчить хотела, так съесть не могу». Охранник вытащил у нее из-за пазухи кусок хлеба, стал совать ей в рот: «Жри сейчас, сука!» Та, давясь и захлебываясь слезами, пыталась отбиться от парня, хлеб упал, тот растоптал его. Кто-то крикнул: «Что ты делаешь? Как тебе не стыдно? Она же старый человек!» Нет, ему не было стыдно. Он выполнял свой «долг». Без такого куска хлеба, на одном супчике из воблы, долго не протянешь.

И другой случай.

Одна из заключенных, видимо, не выдержав лагерной жизни, средь бела дня полезла на колючую проволоку. На вышке стоял молодой мальчишка, видно, призывник. Он кричит женщине: «Отойди, прошу тебя, я же обязан стрелять!» Она в ответ: «Стреляй!» Мальчишка плакал, умолял ее отойти от проволоки, но она, видимо, решила умереть, кричала ему: «Стреляй! Стреляй!» И он выстрелил. Ее спасли, вылечили, а мальчишку вынули из петли.

Заключенные развлекали себя сами, как могли. Ставили спектакли, которые охотно смотрели не только заключенные, но и все лагерное начальство. У Софьи Карловны был низкий голос, поэтому ей всегда доставались мужские роли.