Записные книжки. Воспоминания

Я выросла в доме, где не было другого языка, кроме русского, в синагогу я попала впервые в первый и единственный раз в жизни, как это ни странно, в Петербурге, синагога для родителей была воспоминанием детства – и не знаю, приятным ли. У меня были гувернантки-немки, которые в простоте душевной водили меня в кирху по воскресеньям и выучили читать «Отче наш» перед сном. Родители знали об этом и с беспринципностью, свойственной еврейской интеллигенции, посмеивались не то над немками, не то надо мной, не то над собой.

И все же если передо мной человек, «скрывающий свое еврейское происхождение», меня передергивает от очевидной безнравственности поступка.

16. V

В литературе я наглухо закрыта перед соблазнами боковых эмоций.

Любое хорошее стихотворение, напечатанное честной типографской краской, мне дороже не только есенинского автографа, написанного кровью, но и пушкинского автографа, написанного чернилами.

T. А. Р. говорила мне о том, что для нее в жизни не было ничего желаннее и привлекательнее семьи, home’a, с детьми, с кипящим самоваром на белой скатерти. Что было делать, если семья мыслилась и могла мыслиться ей только с «мужской стороны»?

Желание иметь детей, но не рожать их, желание пить чай за своим столом, но не разливать его по стаканам.

Концепция семьи как места, куда радостно возвращаться после работы: между тем как для женщины, по смыслу вещей, семья должна быть местом работы, поприщем.

И вот один из домовитейших (с необыкновенной способностью к уюту) людей, каких я встречала, стал самым бездомным из всех, кого я встречала. Вечным жидом с проклятьем бесплодия и ненужной старостью.

Нелепо, что люди так мало думают о своей старости. Я не говорю о таких, как Т. А., – таким лучше не думать.

Но вообще люди, имеющие счастье быть просто людьми. Какую старость готовят себе все эти женщины с абортами…

Проблема хорошей старости (т. е. не боящейся и не стыдящейся) – одна из величайших.

Я не люблю девочек, которых легко представить себе взрослыми женщинами. По отношению к настоящей хорошей девочке этот переход должен быть непредставим – этого требует эстетика возраста (и, вероятно, пола, потому что самого лучшего мальчика всегда можно вообразить мужчиной). Напротив того, благо тем людям, которых можно без содрогания представить себе стариками – старухами.

Какой чудовищный старик должен получиться из Тынянова (он как-то сам говорил об этом).

Я хотела вписать сюда два или три женских имени, и меня удерживает сложное чувство стыда и сожаления. Есть женщины, в применении к которым мысль о старости оказывается преступной неделикатностью – это страшновато.

Кое-кто мог бы сказать, что это мелочно, это «обеспечение себя под старость лет». Если и выходит мелочно, то у неправильных людей. Что поделаешь, мы должны доходить умом, расчетом до того, что в подлинном человеке совершается стихийно и не подлежит апелляции.

У меня был разговор с Нат. Викт. на эти темы:

– Самое ужасное в стариках, родителях – это их принципиальное стремление отрезать нити собственных интересов. Их паразитирование на жизни детей. Последнее возлагает на детей ответственность, которую они если и не неспособны, то не склонны нести.

Надо остерегаться людей, которые живут не для себя, а для других.

(В своей матери я, кажется, больше всего люблю ее неистребимое легкомыслие, хотя много от него страдаю.)

Мар. Ник. говорит, что никогда в жизни (хотя ее жизнь была хороша) она не чувствовала себя такой совершенно счастливой, как теперь в старости. Прежде разные вещи волновали и мешали – под старость же лишнее отмерло, а интересы остались.

Харджиев говорил мне: «У вашей матери такой легкий характер, что с ней, должно быть, очень тяжело жить вместе».

Каверин – человек с талантом безответственной выдумки. Он лишен фантазии. Фантазия (Гофман, Свифт, Сервантес) работает ассоциациями; между тем Каверин выдумывает не ряды вещей, а вещи, из которых каждую последующую можно было бы выдумать, не выдумав предыдущей.

Такую же вещь, как «Друг Микадо», совсем не надо было выдумывать.

Еще Бум

Есть такие счастливые слова, которые сразу приводят в порядок смущающий хаос фактов, – в частности, хаос поступков. Для Бориса Мих. такой отмычкой служит слово: женщина.

Его образ действий возбуждает сомнения только до тех пор, пока мы рассматриваем его как образ действий взрослого мужчины.

Почему взрослый мужчина так малодушно и так заинтересованно, и что всего удивительнее – ничуть не скрывая малодушия, переживает переход к сорокалетнему возрасту?

Почему он рассказывает о своих семейных делах людям, которым хочется почитать Учителя?

Почему он встречает ревнивый гнев учеников – улыбкой, в непобедимости которой он имел неоднократно случай убедиться; а аргументацию противников – справками из своей биографии?

Система доводов Б. М. – это произведение, которое стоит того, чтобы к нему присмотреться.