«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Просто готовая программа.

Пройдет еще много лет, пока 28 июля 1954 года Шварцман не признает: «…в результате расследования и общения с Косаревым у меня не сложилось убеждения о причастности его к шпионажу и террору. По этой причине запись показаний по этим обвинениям… я производил так, чтобы несостоятельность этих обвинений была более или менее очевидна. Опять-таки по этой причине я стремился при записи показаний Косарева избегать упоминания лиц неарестованных и неосужденных во избежание новых арестов по делу…»

Отчего же тогда на закрытом суде, когда дело его рассматривала Военная Коллегия Верховного суда СССР, Александр Васильевич вдруг снова признал свою вину?

Ему давали слово. Это был не открытый, а закрытый процесс, без публики. Но он все равно мог встать и бросить в лицо обвинителям, что ни в чем не виноват, никаких преступлений перед страной не совершал, никогда не был врагом родины и народа. А напротив, делал всё для того, чтобы очеловечить сталинский социализм, добиться, чтобы люди жили сытно, свободно, хорошо, смело рожали детей, в уверенности, что у детей есть нормальное будущее. И то, что написано в приговоре, выжато из него под нечеловеческими пытками, угрозами расправиться с семьей, уже арестованной.

Но он не просто смолчал, он признал себя виновным полностью и подтвердил фальшивые «признания» из протокола. И обвинитель озвучил решение: смертная казнь.

Почему?

Мария Викторовна Нанейшвили, размышляя над этими документами, — а ей после реабилитации первой показали дело Косарева, — подозревала, что дело тут нечисто, что мужа обманули. И оказалась права.

Уже в Лефортово в январе тридцать девятого Шварцман как бы от имени своего шефа Берии предложил избитому в очередной раз узнику:

— Значит, так, Косарев! Либо вы будете дальше упорствовать, и мы вас расстреляем! Либо напишите чистосердечное признание, и мы заменим вам вышку на лагерь! Вам решать!

Ему дали на раздумье сутки, а когда что-то решит, пусть позовет надзирателя, и его поведут на допрос. Намекнули, что тянуть дальше нет времени. Вышло время. И наверху настаивают, что пора Косарева судить.

Александр Васильевич подумал и решил…

А что бы решили вы в такой ситуации? Как бы вы поступили, даже зная, что справедливого суда не дождетесь, что решение-то будет по закону, однако законы этой страны заточены в пользу власти, в пользу безграничной власти Сталина, но отнюдь не в вашу?

Вы бы догадывались, что, если вас наметила в жертву высшая инстанция, сам Сталин, вы будете казнены вне всякого сомнения! Но в то же время на вашей памяти были случаи, когда «вышку» в последний момент заменяли лагерем. А значит, оставляли в живых.

Разве это не подвигло бы любого разумного человека, владеющего формальной логикой, согласиться на предложение следователя? А вдруг?..

Косарев согласился.

Наша семья никогда бы не узнала подробностей из последних дней жизни Александра Косарева, если бы не арест и допрос его следователя Шварцмана в 1954 году.

Он показал:

«При вызове Косарева — до или после заседания Военной Коллегии Верховного Суда СССР, не помню, — я, вопреки существовавшему порядку, сам дал Косареву бумагу. И предложил написать заявление на имя Берии о сохранении ему жизни. Такое заявление было Косаревым написано, и его я лично, минуя непосредственных начальников, доложил Берии. Однако Берия, прочитав заявление, выругался, просьбу Косарева отклонил, а заявлению дальнейшего движения не дал…»

Дело по реабилитации Косарева попало в 1954 году в руки Генерального прокурора СССР Р.А. Руденко. И он, изучив, в частности, допросы Шварцмана, Влодзимирского и других, в качестве основания для реабилитации выбрал следующую формулировку: «приведенные выше обстоятельства свидетельствуют о том, что Берия расправился с Косаревым как с неугодным и опасным для него человеком».

Отчасти можно было бы с этим и согласиться. Но только отчасти, потому что Берия никак не смог бы отомстить семье Косарева — фактически разрушить нашу семью, разгромить ее вместе с ЦК комсомола, сделать так, чтобы и после гибели генерального секретаря ЦК ВЛКСМ страдали поколения, кто физически, кто морально…

Не смог, если бы ни воля Сталина.

Глава тридцатая Предки и потомки

Мне нравится наблюдать за моей дочерью Надей. И я сейчас объясню почему. Любой, у кого есть дети, меня поймет. Я сижу в углу кухни, ничего особенного, а она двигается, что-то делает: варит кофе, намазывает тосты, подходит к раковине, что-то моет, открывает холодильник… Потом поправляет волосы одним движением руки, оборачивается, смотрит на меня чуточку насмешливо…

И я вдруг осознаю, что где-то когда-то у кого-то видела и эту повадку, и взгляд, и манеру улыбаться…