«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Мы с бабушкой Машей об этом почти не говорили, но я думаю, что Косарев после возращения «пролетарского писателя» в СССР — почти такого же помпезного возвращения, как явление Солженицына Транссибирской магистрали, — перечитал все, что мог достать Горького, потому что был немалым книгочеем. Азартным и жадным книгочеем!

Если он даже не добрался до романа «Мать», то видел в театре «На дне», возможно, любил горьковские сказки, романтичные верлибры, а также точный и сильный роман «Жизнь Клима Самгина».

Пересечение этих двух личностей, Косарева и Горького, кажется мне таким же неизбежным, как его сидение с Маяковским на даче в Волынском за бутылочкой. Когда Владимир Владимирович, поглядывая на красивую Машу, басил свои стихи, рассказывал про футуристическую юность, и за каждое стихотворение — по рюмке.

Косарев бывал на строительстве канала Москва — Волга. Вместе со всей партийной камарильей: от главного пахана Сталина, от Ягоды, а потом Ежова до румяных аппаратчиков во френчах и сапогах, которые подражали Сталину. Но ни звание, ни должность, ни названия их безумных контор запомнить было невозможно.

Он хлебал со всеми щи с мясом в столовых для заключенных, осматривал показушные клубы, красные уголки, где висели и его портреты. Видывал избы-читальни, кинотеатры — там крутили комедии для передовиков. И лицезрел, без сомнения, седоватые космы долговязого, чуть сутулого Горького, в которых вился дым от его трубки и на котором двубортный пиджак висел как на вешалке.

Косарев вряд ли понимал величие игры Сталина с Горьким. Всю эту показушную «веру» Алексея Максимовича в казарменный социализм с привкусом махорки и крови. Эти его намеки, будто он и вправду верит в трудовое перевоспитание перепуганных крестьян, сбежавших из деревни в город, запутавшихся бухгалтеров, разоблаченных и пойманных внуков прапорщиков и есаулов, сельских священников.

Косарев, скорее всего, верил.

В те карамельные — по сравнению с 1937-м — годы это горьковское «Если враг не сдается, его уничтожают!» казалось ему не дикарским, зоологическим нонсенсом, а точной формулой, которая висела в виде транспарантов во многих комсомольских организациях.

Они встречались редко, лишь на приемах, куда Косарева с Машей звал Сталин. Но потом Горькому захотелось самому заняться делами молодежной литературы, и тут уж сам бог велел…

Но даже в 1936 году, уже на прощальных выдохах этого сотрудничества, Косарев все равно не хотел рисковать. И получив очередное послание от Горького — а писал классик длинно, скорбно и подробно, видимо, опасаясь, что если коротко, не поймут, — все равно отправлял письмо в Кремль с вопросами солнцеликому: что и как ему писателю отвечать?

Ну, например…

«14.04.1936 г.

Секретно. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину И.В.

При сем препровождаю Вам полученное мною сегодня письмо от А.М. Горького. Прошу указаний ЦК ВКП(б) для своего ответа.

А. Косарев».

На сей раз Горький был всецело озадачен оздоровлением советской литературы и считал это социальной обязанностью комсомола.

Советскую литературу, начиная с Бориса Пильняка или Зощенко, он считал гнилой и больной. И над этими книгами совсем не плакал.

«Молодежь, — наставлял он Косарева, — должна охранять себя от дыма и пыли, которые пускают ей в глаза и которые вполне способны отравить дыхание. Среда писателей всегда была средой растленной, средой наиболее обостренных чувств зависти, ненависти, вражды. Живут, как пауки и барсуки, у каждого — своя паутина, своя нора.

Мне кажется, что было бы хорошо, если б на место тех полуписателей, которые должны быть устранены из Союза, ЦК комсомола ввел бы сплоченную группу — десятка два наиболее даровитых ребят, которые, разрядив густоту и плотность литмещанства, служили бы непрерывными возбудителями сознания необходимости суровой самокритики и реставрации литературной среды.

Пожалуй, неплохо было бы, если б группа комсомолок попробовала воздействовать на жен писателей (Как вам этот проект? Курсив мой. — А.К.), убедить их взяться за изменение домашнего быта мужей, создать более тесное общение среди них.

Все это пишется мною наскоро, но хотелось бы, чтоб Вы прочитали это во время работы съезда.

С горячим желаньем успеха работе Вашей и КСМ.

М. Горький».

Косарева можно понять. Он решительно не понимал, где ему найти «группу комсомолок» из числа добровольных женщин, разумеется, чтобы подселить их к женам писателей.

Или Горький вдруг советовался с Косаревым по поводу издания серии исторических романов — тут Алексей Максимович просто фонтанировал идеями, прислав целый перечень.

Там не были забыты ни «Ледник» Ибсена, ни «Огонь» Рони.

Напоминалось о намерении издать в СССР Тана-Богораза о людях каменного века, Эберса, а также кучи европейских книг о древних греках и римлянах, о борьбе против христианства, — «Ипатия», «Юлиан» и т. д. О становлении феодализма, о «паскудной, человеконенавистнической предательской роли Ватикана», об альбигойцах, таборитах, жакерии…