СТАЛИН. Дорогие товарищи большевики, партийные и беспартийные, причём иногда бывает, что непартийные большевики куда лучше партийных! Мне полных 59 лет, пошёл 60-й. Товарищу Чкалову — тлидцать тли (шумный смех). Так вот, я вам советую, дорогие товарищи, не ставить себе задачу умереть за кого-либо. Это — пустая задача. Особенно за стариков, вроде меня. Самое лучшее — жить и бороться, бороться вовсю, во всех областях нашей хозяйственной и политической жизни, в области промышленности, в области сельского хозяйства, в области культуры, в области военной. Не умирать, а жить и разить врагов (бурная овация).
Я пью за тех, которые, конечно, старикам и старушкам известный почет оказывают, но которые не забывают, что надо идти вперед от стариков и старушек. За людей, идущих вперед, за наших храбрых, мужественных, талантливых товарищей! За Чкалова, ему тлидцать тли года! (Смех, шум, аплодисменты.)».
Как рассказывала мне бабушка, Косарева уже от этой сцены чуть не вытошнило, и она предложила ему потихоньку, по-английски уйти с приема.
Но это обычный человек мог выскользнуть незаметно. Например, даже охранник. Уход же генерального секретаря ЦК комсомола, — о котором тогда много судачили в коридорах, якобы об его ошибках, в связи с чистками и арестами комсомольских работников, — такой уход был бы, несомненно, замечен и не понят в верхах.
Косарев ждал и был почти убежден, зная кремлевские нравы, что его фигуру выделят. Либо Молотов, либо кто-то из тихушников политбюро, вроде Кагановича, или даже сам Сталин — о нем скажут. И это обстоятельство давало ему возможность удаляться из зала только минут на пять, оставив Машу за столом, да и то в туалет. Что же до героев-полярников, то они сидели тихонько, скромненько, попивая винцо, слушая каждого выступающего с замиранием сердца, и никуда не выходили, даже в гальюн.
Что до Папанина, то у них с Косаревым сложились сложные отношения: ни товарищество, ни вражда, официальные, натянутые. Реально популярный в народе Косарев считал Папанина выскочкой и карьеристом.
Он воевал на Гражданской войне. Но с ноября 1920 года, по рекомендации Розалии Землячки (не правда ли, примечательная рекомендация? — А.К.), его назначали комендантом Крымской ЧК, потом следователем. И сколько несчастных душ застрелил, утопил, повесил или сжег Иван Дмитриевич, одному богу известно.
А через два года он уже трудится в наркомате морских дел, делает быструю карьеру. Недоучка становится доктором географических наук, не минуя и кандидатскую, а потом уже начинаются всякие дрейфы и полярные достижения.
Однако среди тех, кто хорошо знал Папанина и дрейфовал с ним на станции СП-1, никто никогда не забывал его истинную репутацию — стукача, садиста и палача.
Косарев понимал, что Сталин также отлично осведомлен об этом, но ему нравился подхалимаж контр-адмирала. И до вождя, конечно же, донесли присловье, которое Иван Дмитриевич употреблял при каждом обсуждении проблем, когда сомневался: «Вот мы с тобой сделаем это дело, а товарищ Сталин даст нам по жопе!»
Товарищ Сталин в целом жопу Папанина щадил, но не упускал возможности над ним похихикать и шутливо спугнуть.
Иногда мне кажется, что Папанин был просто создан для насмешек и приколов.
Одна история с его маузером чего стоит!
После зимовки на пути домой его радист Эрнст Кренкель решил шефу отомстить за то, что во время партийных собраний в единственной шестиметровой палатке на льду Кренкеля выставляли на мороз как беспартийного, а в партию не принимали, потому что немец. Заметив, что любимое и ежевечернее занятие Папанина — сборка, чистка и смазка маузера, — Кренкель припрятал одну детальку от спускового механизма, подсунул другую, и Папанин был в шоке.
Этот случай весьма красочно описывает Михаил Веллер.
«Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанин был невменяем.
Представьте себе его неприятное изумление, когда, собрав маузер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разобрал его вновь, собрал с повышенным тщанием, но деталь все равно оставалась лишней!
Ночь Папанин провел за сборкой-разборкой маузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головоломка сокрушала его сознание. Он опоздал к завтраку. Все время он проводил в каюте. И даже на встрече-беседе с экипажем, рассказывая об экспедиции, вдруг сделал паузу и впал в сосредоточенную задумчивость. Сорвался с места и ушел к себе.
В помрачнении он собирал маузер и так, и сяк, и эдак. Он собирал его в темноте и собирал его на счет. Из-за его двери доносилось непрерывное металлическое щелканье, как будто там с лихорадочной скоростью работал какой-то странный агрегат.
Папанин осунулся и, подстригая усики, ущипнул себя ножницами за губу. Судовой врач штопал губу, поил его валерьянкой, а капитан «Красина» — водкой. Команда сочувственно вздыхала — вот каковы нервные перегрузки у полярников!
В последнюю ночь Кренкель услышал глухой удар в переборку. Это отчаявшийся Папанин стал биться головой о стенку. Кренкель сжалился и постучал в его каюту.