Папанин в белых кальсонах сидел перед столиком, покрытым белой тряпочкой. Руки его с непостижимой ловкостью фокусника тасовали и щелкали деталями маузера. Запавшие глаза светились. Он тихо подвывал».
Кренкель вернул детальку от маузера, экипаж ледокола «Красин» хохотал над Папаниным, а тот люто возненавидел Кренкеля и отомстил. На льдине он мог его за это пристрелить, а сказать, что задрали медведи. Но с этих пор по приказу Папанина, главы «Севморпути», не то что в его экспедиции, а не на одну зимовку, ни с одной командой не мог отправиться Кренкель в Арктику, которую любил всем сердцем.
Что же касается боязни получить «от товарища Сталина по жопке», то эти страхи имели под собой вполне конкретные основания.
Под Москвой, в поселке Юбилейный, каждый житель знает этот огромный, зеленый остров, расположенный едва ли не в центре города. На территории двух гектаров с вековыми елями, березами, обнесенной глухим забором, находилась дача Ивана Папанина.
Это подарок Сталина, который относился к Папанину очень хорошо.
Папанин вырыл пруд, напустил лебедей, отделал дом и, хвастаясь, показывал его кому ни попадя из друзей и знакомых.
Кто-то стукнул Сталину, и однажды в разговоре с Папаниным он его спросил, нравится ли ему дача.
О чем разговор! Да он по гроб жизни!.. Да если б не товарищ Сталин!.. Спасибо, спасибо еще раз!
— Хорошо, — молвил Сталин, — но если тебе так нравится дача, зачем ты подарил ее детскому дому?
Папанин оторопел.
— Какому дому?.. Чью дачу?..
— Ну как же, — сказал Сталин, — не помнишь? Сегодня утром и подарил! Там у Поскрёбышева документы, не забудь подписать!
Деваться некуда — Папанин подписал. И хотя Хозяин потом подарил ему другой дом, он этого уже не смог забыть никогда.
Так вот в конце того памятного приема 17 марта 1938 года Сталин встал, прошелся вдоль столов, как бы что-то отыскивая. Он заметил бутылку нарзана, подошел к Чкалову, который сидел уже изрядно пьяный перед графином с коньяком. Сталин отодвинул графин, поставил перед Чкаловым нарзан: «Пей!»
За окнами Георгиевского зала уже стемнело, а Косаревы все еще сидели за столом, наблюдая это продуманное и хорошо поставленное представленье, но уходить не решались.
Они знали, что кремлевские приемы — а это был для них далеко не первый прием, и супруги бывали почти на каждом! — проходили по определенному сценарию.
Это касалось и меню, и подбора музыки, и размещения приглашенных, потому что уже в приглашении указывалось время и место.
Сталин со своей камарильей никогда не появлялся в зале до тех пор, пока не угомонятся и не рассядутся гости. А потом входила охрана, и возникали они со своими надутыми лицами, полными гордого самодовольства, медленно плелись к столу, наслаждались аплодисментами вставших гостей.
Мария Викторовна Нанейшвили, моя бесстрашная бабушка, помнила и рассказывала мне о том, как это происходило.
Стол президиума, за которым восседали Сталин и его соратники, был в конце зала. Перпендикулярно к этому столу располагались гостевые столы, от двух до шести, за каждым из которых сидело до тридцати человек. Пиры происходили в восточном, грузинском стиле с советским оттенком.
Как же, к примеру, при Сталине и без тамады? Сам он, как главный авторитет, только на ближней даче в Волынском бывал беспощадным тамадой. А в Кремле уж нет, — здесь, пока он был наркомом обороны, тамадой выступал Ворошилов, а в конце тридцатых годов его роль отдали Молотову.
Так что история с Чкаловым с этой точки зрения, — хотя была не лишена нахальства со стороны Валерия Павловича, — волне вписывается в русло этого большевистского насквозь фальшивого ритуала.
Среди гостей рассаживали сотрудников НКВД в гражданской одежде, милых и улыбчивых ребят, с ними никто не спорил. И вообще чекистов в Георгиевском зале было полно: они несли службу.
Уже упомянутый мною сын Отто Шмидта С.О. Шмидт вспоминает, что на приеме папанинцев в зале «двигались или стояли крепкие мужчины, кажется, в белых кителях с золотыми пуговицами. Они подавали угощение и следили за порядком. Если кто-либо перепивал и начинал говорить чересчур громко, эти крепкие мужчины тут же выводили нарушителя спокойствия из зала под белые ручки.
Об этой «традиции» отлично знал и Александр Косарев, поэтому за столом можно было обходиться лишь негромкими бытовыми репликами. Типа, Маша, подай, пожалуйста, соль. Или: Саша, подлей-ка мне еще шампанского! Потому что вокруг находились чекисты, которые, кстати говоря, и не пытались маскироваться, но были способны смотреть на человека любого ранга, любых заслуг с недоброй ухмылкой или равнодушно-презрительно, «как свиньи сквозь осоку».