Запорожская вольница

Прославился он не только в ратных делах. Именно при Петре Кальнишевском «сабля и плуг сдружились между собой», стали своеобразным знаменем казацкой степной общины, стараниями кошевого на казацких землях возводились храмы, строились школы. Богатели старшины, довольны были казаки-хуторяне и даже пришлый люд чувствовал себя за порогами сытно и привольно – все более процветал и становился независимым казацкий край. Этой своей воли, самобытности, а особенно обособления с элементами государственного обустройства как раз и не могла допустить (Российская. – Примеч. ред.) империя. В одном из пунктов императорского «Манифеста о разрушенном войске запорожском» сказано: «Заводя собственное хлебопашество, расторгали они тем самое основание зависимости их от престола нашего и помышляли, конечно, составить из себя посреди Отечества область совершенно не зависимую под собственным своим неистовым управлением…» Во все времена у разных народов подобные попытки жить своей волей, умом и языком пресекались круто и подчас весьма жестоко. Не избежал кары и тот, кто осуществлял «неистовое управление» запорожской вольницей. Несмотря на заслуги перед престолом и высокие награды, казацкому ватагу Петру Кальнишевскому даже грозила смертная казнь. Князь Потемкин в своем обвинительном заключении, однако, «упросил» императрицу «объявить милосердное избавление» кошевого от наказания и отправить его на «вечное содержание» в Соловецкий монастырь. «Быть по сему», – начертала собственной рукой императрица, ознакомившись с документом. Через месяц грозный казацкий ватаг превратился в смирного арестанта-колодника (по-прежнему, правда, опасного для властей) и «под строжайшим присмотром от одного места до другого военных команд» был отправлен на север.

…Если не штормит, от Кеми до Соловков меньше трех часов неспешного судового хода. Свежеет ветер, открываются беломорские дали. Мимо проплывают серые морщинистые островки с поклонными крестами под треугольными кровельками, маячными пирамидками, кучами плавника в бухточках. Порою кажется, что это последняя земля, последняя суша – дальше море, вода, край света. Но вот впереди будто выплыл из пучины зеленый холм, рядом с ним протянулся другой… Над островной грядой по курсу выросли монастырские стены, сложенные из огромных валунов, поднялись мощные башни, подперли небо купола соборов. Едва кораблик пришвартовался к деревянному причалу гавани Благополучия, я, не мешкая, через главные Святые ворота за толпой паломников и туристов поспешил в монастырь. Будто что-то вело меня – сразу направился к Спасо-Преображенскому собору, где под аркой рядом с церковью Гермогена находился монастырский некрополь. Еще издали от памятного колокола на зеленой лужайке увидел бюст атамана. Совсем недавно его доставили сюда на самолете мои запорожские земляки. Рядом с памятником на вымощенной булыжником земляной плоскости могильная плита. В списке захоронений некрополя, вывешенном на стене, она значится под четырнадцатым номером. Я, кажется, наизусть знаю эту эпитафию, правда, в несколько сокращенном и удобочитаемом виде. На этот раз она передо мной в оригинале, нет сомнения в ее первозданной достоверности. Водя пальцем по выбитым полтораста лет назад в граните строчкам, я прочитал: «Господь наш Иисус Христос положил душу свою на Крест за всех нас, не хочет смерти грешника.

Здесь погребено тело в Бозе почившего Кошевого бывшей некогда запорожской грозной Сечи Казаков Атамана Петра Кальнишевского, сосланного в сию Обитель по Высочайшему повелению в 1776 году на смирение.

Он в 1801 году по Высочайшему повелению снова был освобожден, но уже сам не пожелал оставить Обитель, в коей обрел душевное спокойствие смиренного христианина, искренне познавшего свои вины. Скончался 31 октября 1803 года в субботу 112 лет от роду смертию благочестивою, доброю. Блаженни мертви, умирающи о Господе. Аминь. 1856. А.А.».

Как и на других плитах, в конце надписи традиционный символ смирения перед быстротечным временем, напоминание о бренности бытия – череп со скрещенными костями.