Запорожская вольница

Арестант был помещен в один из казематов самой суровой, так называемой первотяжкой тюрьмы. Ныне она обустраивается (в основном, конечно, внешне) для обозрения досужими туристами. Поэтому в южную часть монастыря мы с ученым секретарем Соловецкого музея-заповедника Мариной Луговой, которая вызвалась быть моей провожатой, попали не через двор, а прошли по крытому переходу, протянувшемуся над стеной. Минут через пять оказались в довольно просторном, сухом и достаточно светлом помещении, правда с несколько подкопченными сводами. Это был верхний ярус сушила. Оно было возведено во второй половине XVI века. Тогда еще мощные каменные постройки предназначались для сугубо хозяйственных целей. На третьем и втором этажах сушилось и хранилось перед помолом зерно. Снизу все ярусы обогревались большой печью с тепловой камерой. В начале XVII века вокруг сушила возведены были валунные стены и здание стало частью цитадели. Примкнувшие к первому ярусу сушила – три так называемые печуры бойниц подошвенного боя, были приспособлены под камеры, где содержались монастырские узники.

Сюда, на тюремный самый нижний этаж (было такое впечатление, что он находится под землей), мы и спустились по крутым ступенькам – будто сошли в преисподнюю. Своды и стены тут были совсем черными от копоти. Узкие проходы вели к казематам. Несладко приходилось узникам в этих каменных мешках. Даже при сносном питании и без телесных истязаний. Через сто лет после заточения запорожского атамана посетивший тюрьму один общественный деятель писал: «Побывав около получаса в удушающей атмосфере каземата, становится душно, кровь прилипает к голове, появляется какое-то безграничное чувство страха… У каждого, побывавшего здесь, будь он самый суровый человек, невольно вырывается из груди если не крик ужаса, то тяжелый вздох и с языка слетает вопрос: «Неужели здесь возможна жизнь? Неужели люди были настолько крепки, что выносили года этой гробовой жизни».

До сих пор для многих остается загадкой, как мог уроженец обласканных солнцем и теплом земель, для которого до рокового 1775 года судьба отнюдь не была злой мачехой, выдержать это двадцатипятилетнее гробовое заточение и здесь – на суровых Соловках, не потеряв рассудка и не «уронив» себя душевно, дожить до ста двенадцати лет? До такого возраста не доживали даже самые крепкие и мудрые казаки-характерники, обладавшие секретами долголетия.

Шестнадцать лет просидел здесь атаман. Потом его перевели в регулярную тюрьму, устроенную в бывшей иконописной мастерской. Здесь в молчательной келье старец, который перешагнул вековой рубеж, провел под арестом еще девять лет. Вообще-то срок его заточения мог бы ограничиться десятью годами и, повернись судьба по-другому, столетний юбилей бывший атаман встретил бы на свободе. Трудно сегодня восстановить в деталях события тех лет. Однако вот что достоверно известно. В журнале «Киевская старина» за 1902 год я наткнулся на заметку «К истории заточения кошевого П. Кальнишевского в Соловецком монастыре». В ней шла речь о том, что в 1787 году по случаю 25-летия царствования Екатерины ІІ был издан манифест «О разных дарованных народу милостях». Царские милости предусмотрены были и преступникам, причем тех, которые содержались в заточении более десяти лет, повелено было «не мешкая, освободить». Однако гладко было на бумаге… Многие колодники содержались в Соловках по именным спискам. Монастырские власти, получив указ, для подстраховки послали в Архангельское наместничество список тринадцати самых опасных преступников. Под номером седьмым в нем значился «бывшей Сечи Запорожской кошевой», который был заключен в тюрьму «за вероломное буйство и разорение российских верноподданных». Ознакомившись со списком и грехами арестантов, архангельский генерал-губернатор тут же уведомил архимандрита, что, по его мнению, перечисленные лица не подходят под действие манифеста. Так вот часто на судьбах соловецких заключенных (во все времена!) отражались прихоти и мнения властных особ.