Запорожская вольница

После этого в монастырских ведомостях регулярно значилось имя Кальнишевского, который, как писалось рядом в отзывах о нем, «ныне житие препровождает смиренно и никаких беспокойств никому от него не происходит». В ведомости за 1801 год против имени бывшего кошевого было выведено всего одно слово – «прощен». Именно в этом году указом Александра І Петру Кальнишевскому была дарована свобода. Однако 110-летний (ровно столько ему к тому времени исполнилось!) узник не захотел воспользоваться царской щедростью. И речь здесь не только о свободе выбора. В своем письме атаман попросил разрешения «в обители сей ожидать со спокойным духом приближающегося конца своей жизни». Сохраняя свое казацкое «лыцарство» и способность в изнанке жизни видеть ее первоначальную сущность, бывший предводитель казаков не без юмора (с этим у запорожца всегда было в порядке!) объяснил, что за четверть века привык к монастырю и его строгостям и свободой «здесь наслаждается в полной мере». Воля для казака была дороже всего на свете. Очутившись в каменном мешке Соловецкой тюрьмы, кошевой остался верен извечным заповедям сечевого братства. Свобода его духа в монастырском северном суровом покое сумела воспарить над земной обыденностью, обрела некую высшую самодостаточную силу, сотворила из тюремного заточения подвиг и преподнесла миру иной – духовный смысл порушенной запорожской вольницы. Может, в этом и была причина долголетия казацкого старца?

О Кальнишевском и его соловецком заточении можно услышать множество легенд и чудесных историй и на днепровских, и на беломорских берегах. Среди казаков, например, бытовало предание, что их ватагу удалось бежать в Турцию, где он женился и даже имел сына. Бывалые люди утверждали также, что атамана отправили на Дон, где он верховодил местными казаками. Рассказывают, что императрица после ареста поставила перед атаманом условие: «Получай волю и имение, только отрекись от казачества». На что запорожец ответил: «Нет, или воля вместе с казаками, или тюрьма». Весьма живописно, в казацком былинном духе было «обставлено» освобождение Кальнишевского. Царь якобы спросил старца, чего он хочет за перенесенные муки, на что атаман ответил, что почести его не прельщают, богатства ему тоже не нужно, а есть одно желание: пусть царь-батюшка прикажет выстроить для преступников настоящую тюрьму, чтобы они не маялись в душных и тесных казематах. Из старых преданий вырастают новые были и небылицы. Один бывший столоначальник весьма высокого полета, которого я встретил на Секирке (благодаря ему меня даже в закрытую на реставрацию церковь пустили), авторитетно заявил, что Соловки обязаны своими тюрьмами не кому-нибудь, а самому… Кальнишевскому. Прозвучало это так, что в тюремном прошлом соловецкой святыни виноваты сами заключенные. Охранник монастырского ботанического сада, который приютил меня на ночь в сторожке, угощая ароматнейшим чаем из местных трав, высказал предположение, что атаман не совсем по своей воле захотел остаться на острове. Он, дескать, знал некую монастырскую тайну. Она заключалась в том, что дюжие упорные иноки не только молились, но и занимались добычей… алмазов. Это происходило в подземелье под сушилом, как раз возле камеры атамана. И мельничные круги с подозрительно шероховатой поверхностью, вбитые в тюремный пол, и крест посреди залива Благополучия как раз напротив арестантских казематов – все это остатки старинных механизмов, обслуживающих алмазные шахты. На подсобных работах в них могли использоваться и колодники, имена которых после этого навсегда растворялись в «молчательном» небытии.

Почти сто лет в миру никто ничего не знал о монастырском житие Петра Кальнишевского. Через два года после дарованной свободы он тихо отошел в полумраке своей кельи, почив смертью «благочестивою доброю». Его без скорби и стенаний (это было не принято здесь), однако с прощальной напутственной молитвой похоронили на монастырском кладбище. Через полвека при деятельном и просвещенном архимандрите Александре на могиле появился надгробный камень с известной эпитафией. Архимандрит, который заботился о процветании монастыря и его доброй славе, недаром в конце надписи распорядился высечь свои инициалы. Смирение и сила духа, которые проявил здесь в святой обители бывший казацкий атаман, дожив до столь преклоннго возраста, были чудесны, назидательны и конечно же достойны увековечивания. Пройдет время, и подвиг запорожца прославит монастырь и саму Православную церковь.