Заповедь любви

Я стал застегивать и неожиданно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, встретился глазами с мужчиной средних лет в серой поношенной кепке, который уже давно крутился возле вагона, всматриваясь в лица пассажиров. Мужчина отвел взгляд и побрел вдоль поезда, выискивая кого-то за окнами.

Заправив иконку под ворот платья, Алиса перехватила из моих рук саквояж – мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы, – и медленно пошла к дверям. Поднявшись по ступенькам, оглянулась и произнесла:

– Жаль, что ты не с нами, но я все равно тебя очень и очень люблю.

– Я тоже тебя очень-очень люблю, – крикнул я. – Прости меня непутевого! Пиши!

Поезд тронулся, она ничего не ответила и, прежде чем скрыться в глубине вагона, кротко и печально улыбаясь, помахала рукой

Отец Петр

Проводив взглядом уносящий от меня Алису поезд, я вернулся к главному входу в здание вокзала. Татьяны Львовны на площади не было, но я не опечалился – мне нужно было какое-то время побыть с самим собой. Надвигавшаяся было гроза прошла стороной. Филер, который крутился около вагона, увязался за пышнотелой женщиной средних лет, вероятно, только что проводившей кого-то на отошедший поезд. Я пошел в другую сторону.

Некоторое время бродил без цели, без мыслей по улицам, потом вышел к Александровскому мосту. Ветер гнал по Неве барашки волн. Я спустился к воде. Постоял на берегу реки. Что-то было общее у нас с ней. В какой-то миг я почувствовал себя рекой. Сколько в моей жизни было мыслей, чувств, желаний. Они вздымались, как эти гонимые ветром волны, потом наступал кратковременный штиль. Все, что было таким значимым в детские годы – поломка самоката, обида на школьного товарища, – как прошлогодняя вода кануло в Лету. Потом были волнения перед экзаменом по химии, мелкие и большие потери, суета с переездом. Все казалось таким огромным. Ничего этого больше нет. Прошлое осталось позади, неподвластное мне, неподвластное никаким переживаниям, а будущего еще не существовало.

Кто Я? Этот исчезающий между прошлым и будущим миг? Нет. Эти воспоминания? Нет. Мысли, чувства, желания? Нет, нет, нет. Все, что приходит, будоражит, кажется значимым – это волны на поверхности воды. Я что-то другое – глубина; то, что остается неизменным, объединяя в единое целое младенца в колыбели, петербургского студента и расставшегося с любимой женщиной мужчину.

Человеческое «я» огромно, безгранично – вбирает в себя мысли и чувства, простирающиеся за пределы времени и пространств, и оно неуловимо – тоньше тончайшего. Оно – ничто. Более того, «я» только тогда и становится всем, когда ощущает свою неуловимость. Когда человек опустошается от внешнего – дум, переживаний, любых отождествлений. Когда он становится чистым и невинным, полым и пустым, готовым все принять и все отпустить, как вечно новая вода в реке, как ребенок.

Боже мой, как об этом просто и до предела ясно сказано в Евангелии – будьте как дети⁷⁶!

Я просил ее простить меня, но мне не в чем себя винить. Не в чем винить и Алису – мы оба жертвы нашего безбожного времени, его нравов, его писанных и неписанных законов. Я сделал все, чтобы спасти ее, и она обязательно спасется – она чище, искреннее меня. Рано или поздно она придет в церковь, об этом после знакомства с ней говорил и отец Петр⁷⁷.

Молиться надо не за нее и не за себя, а за всю Россию, за весь мир. Чтобы люди не почитали зло добром, чтобы благими целями не оправдывали ложь, насилие и их апофеоз – революцию. Первыми в ряду сил добра, защищающих и возвеличивающих традиционные нравственные ценности, стоят монастыри. Значит, отныне мое место там, среди воинов Христовых – спасать Россию, спасать мир.

Уйти в монастырь – эта мысль моментально завладела всем моим существом. Следом за ней потянулся целый рой других: о том, что надлежит завершить все незаконченные дела, распорядиться имуществом, попрощаться с друзьями… Неожиданно вспомнилось, что со вчерашнего вечера я ничего не ел, кроме кусочка колотого сахара и маленькой сушки с чаем у Татьяны Львовны. Желудок властно требовал уважить его. И все же я решил вначале встретиться с отцом Петром, священником новой Скорбященской церкви, рассказать ему о своем решении, испросить благословения.

В церковь я успел еще до начала вечерней службы. Однако подойти к отцу Петру было невозможно – он был окружен плотным кольцом прихожан, вероятно, работниками окрестных заводов, потому что разговор шел о распространяемых в цехах и мастерских прокламациях, призывающих к забастовке.

Я помолился у святых икон, постоял в благоговейном молчании перед чудотворным образом «Всех скорбящих Радость с грошиками», мысленно испрашивая у Богоматери защиты от суетных желаний и мыслей. Потом началась всенощная. Только глубоким вечером мне удалось подойти к отцу Петру. Мы уединились в ризнице.

Выслушав меня, он закрыл глаза и, помолчав несколько секунд, ответил:

– Я не могу дать тебе благословения на монашеский подвиг. Решение твое слишком скороспелое, не выстраданное. Источники его поверхностны: «Ах, меня бросила Алиса» и гордыня.

– В чем тут гордыня?