Заповедь любви

С «последним помещиком России¹¹⁰» Евгений Иосифович знаком был лично – общался в первый год своей чекистской карьеры. Не особо приятное вышло тогда общение. До уездной ЧК дошли сведения о дружбе Морозова с сосланным в мологские края из Ленинграда лютеранским богословом Муссом¹¹¹. Начальство поручило молодому сотруднику провести беседу. Евгений Иосифович явился в усадьбу и потребовал от ее хозяина прекратить дружбу с врагом советской власти. Морозов в ответ выставил чекиста за порог и велел управляющему принять меры, чтобы впредь таких наглецов до него не допускал.

Начальство накатало жалобу на помещика Дзержинскому.

Спустя пару недель пришла из Москвы бумага, что пастору Муссу прощаются все прегрешения и дается право на свободное проживание в любой точке Советского Союза. Вот с какими связями оказался борковский барин! Больше Евгений Иосифович в Борок носа не совал.

«При случае, коль доведется свидеться с Николаем Александровичем, – прощения попрошу за былое хамство», – решил лейтенант.

За окнами начинало светать. Какое-то время Евгений Иосифович сидел в задумчивости и наконец задал сам себе уже давно подспудно зревшие в голове вопросы: «Как совместить заповедь любви с работой? Если Бог один у всех, разница лишь в обрядах да толкованиях, то какую веру мне, еврею, исповедовать, и главное – где найти наставника, способного направить, поддержать, научить неофита молитвам и обрядам?»

Помолчал, вслушиваясь в доносящиеся из леса голоса птиц, будто не он сам, а эти птицы должны были ответить.

Птицы самозабвенно свиристели о своем, птичьем. Им не было никакого дела до лейтенанта НКВД с его вопросами, они просто жили своей жизнью по установленным для них Творцом законам.

Не найдя ответа, Евгений Иосифович оставил разрешение вопросов до лучших времен и, поднявшись из-за стола, заковылял из избы во двор – посмотреть на мерную щепочку.

Воды прибыло. Она почти доходила до крыльца, но до пола в избе такими темпами ей еще день или два добираться, а значит, можно спокойно ложиться спать.

Обретение наставницы

Превозмогая боль в ноге, лейтенант забрался в темноте на лежанку и заставил себя уснуть: без отдыха человеку нельзя, иначе будет обузой людям. Закачалось перед глазами Рыбинское море, покачал головой со стены разрушенного храма Никола Чудотворец, и очутился Евгений Иосифович снова на плоту-ковчеге. Никого рядом не было. Он прошел в носовую часть и поднял взор к закрепленной на столпах иконе Богоматери.

– Матерь Божья, – обратился он через нее к той далекой непорочной женщине, – я еврей, и ты еврейка, мы оба чтим Бога единого – подскажи, как мне дальше жить, где найти наставника в вере?

Богоматерь молчала. Лейтенант долго и пристально вглядывался в потемневший от времени лик – безуспешно. И вдруг ему показалось, что где-то, не на плоту и не во сне, он уже видел эту икону. Да! Это было в декабре 1930 года. Временно исполнявший должность начальника Мологского РО ОГПУ¹¹² Бажанов вызвал его тогда в свой кабинет и потребовал срочно найти отвертку с узким наконечником. Вот там, в кабинете, его взгляд и привлекла к себе точно такая же икона Богоматери. Она была прислонена к стенке под окном, но не в обрамлении березовых веток, а в серебряном окладе и металлической ризе. Евгений Байдер принес отвертку и помог начальнику снять с иконы серебро. В кабинете был представитель Мологского РАЙФО Соколов. Когда икона была освобождена от оклада, представитель РАЙФО засомневался в ее подлинности – краски выглядели слишком свежими. Бажанов предположил, что директор Мологского музея Цыцын подменил икону.

– Главное, чтоб серебришко к рукам не прилипло, а предметы культа все равно на растопку пойдут, – философски заметил тогда Соколов, взвешивая на весах снятое с иконы серебро.

«А может, действительно директор Мологского музея передал Бажанову копию чудотворной иконы, а не оригинал?» – озарило лейтенанта.

Сон как рукой сняло. Опершись на локти и приподняв голову, он принялся размышлять: «В период изъятия церковного имущества Цыцын, пользуясь знакомствами с местным духовенством, поперед государственных комиссий по храмам прошелся и много чего в своем музее припрятал. Когда органы власти стали к музеям подбираться, он за каждую безделушку с таким рвением дрался, что до головной боли членов комиссии доводил. Для него Мологский музей был делом жизни. Вполне вероятно, что, почуяв обреченность своего детища¹¹³ и заботясь о судьбе наиболее ценных с его точки зрения экспонатов, он нашел копию иконы или сам нарисовал и отнес ее в музей, а оригинал передал на сохранение Серапиону, которому доверял больше, чем советской власти».

Вспомнив о Серапионе, Евгений Иосифович снова вспомнил и о Насте: «Вот кто знает, перед какой иконой молились монашки в Святоозерном монастыре, а без нее можно только гадать – что да как».