Заповедь

— Живой лошадь, — не обратив внимания на раздавшиеся смешки, возразил Мурат: — Живой! — он отвязал уздечку, осторожно свел коня с досок, сказал, старательно не замечая сердитого взгляда человека в кожанке: — Слез с коня — надо подпруги отпустить, вот так, — продемонстрировал он. — Чтобы лошадь тоже отдыхала. Похлопав по шее, назови по имени, поласкай, тогда другом тебе будет хорошим. А хороший лошадь — это жизнь твоя, — укоризненно сообщил он штабному. — Любит тебя лошадь, понимает, — в бою не пропадешь, не понимает — погибнешь! — он похлопал коня по шее, оттянул ему хвост; лошадь шутливо потянулась мордой к его руке, хапнула губами...

— Ишь ты! — восхитился Мишка.

— Да! — по-своему воспринял его возглас горец. — Вот мой конь хитрее меня. Снаряд рвется впереди — назад пятится, меня бережет... А этот человек, — гневно посмотрел он на штабного, — коня не любит! Слез, ушел, о нем не подумал! — и подвел итог: — Нехороший человек.

Комиссар, сев в седло, тихо промолвил:

— Ладно... Посмотрим... — и, жестом приказав двум бойцам, прибывшим с ним вместе, следовать за ним, вылетел из ворот.

... Свадьба была в разгаре, когда кто-то дернул снаружи окно. Оно подалось, и показалась голова бойца.

— Мурат! — тревожно позвал он и закричал испуганно: — Белые!

Точно шторм смыл бойцов из-за столов. Они устремились к двери, на ходу хватая винтовки.

— Куда? — крикнул Мурат. — Я еще не сказал тост за баркад. Это значит за счастье, за изобилие! — он поднял огромный рог и обратился к молодым: — Этот рог многие годы вожу с собой, никогда не вытаскивал. Думаю, сегодня из него надо выпить. За ваше счастье, Мишка и Евлампия! Будьте хорошей семьей! Будьте счастливы! Семерых сыновей вам и одну дочку! Пусть рядом с вами все будут счастливы, потому как если вы только будете жить хорошо, а рядом будут мучиться, то и вам счастья не видать! За изобилие хороших событий и чувств в каждом доме! Уа царанбон бира! — закончил он по-осетински и медленно выпил из рога.

Где-то совсем близко ухнул снаряд. Зазвенели стекла окон.

— Ну, вот теперь вперед! — вышел из-за стола горец. — По коням!

Его команда утонула в грохоте участившихся взрывов...

... Третий день наседали на эскадрон белогвардейцы, третий день отряд пытался оторваться от них, и никак это не удавалось. Отступали через молодой лес. Лошадей нагрузили пулеметами, сами шли пешими. Несколько коней были под ранеными бойцами. Рассчитывали, что этим леском можно выбраться к своим, но отряд попал в капкан: впереди оказались болота. Дальше отступать было некуда. Пришлось занять оборону по оврагу. Они уже отбили несколько отчаянных атак. Теперь их стала методично обстреливать артиллерия.

— Гляди, батя, — кивнул за спину Федька.

Оглянувшись, Мурат увидел Дмитрия, который, сняв шапку, привычно перекрестился:

— Успел, слава Богу!

— Откуда ты появился? — удивился Андрей.

— Оттель и пришел, — махнул Дмитрий в сторону болота.

— Да ну?! — поразился Федька. — Врешь! Полдня ищем — нет там пути.

— Склизкое место, — согласился мужик, — не каждому откроется, — и обратился к горцу: — Меня к тебе деревня послала...

... Под ногами отвратительно чавкало, ноги вязли в тине. То и дело кто-либо из бойцов оступался и попадал в яму, и тогда ему подавали спасительное древко — и он жадно за него хватался... Но лошадь, провалившуюся в яму, как ни тащили за поводья, спасти не удалось. С каждым движением она все глубже уходила в липкую жижицу и, издав последнее жалобное ржанье, исчезла в тине... Позади гулко раздавались взрывы — это вражеская артиллерия утюжила овраг... Добравшись до твердой земли, бойцы валились с ног. Мурат прижался щекой к земле и в блаженстве прикрыл глаза... Рядом Абрек вскарабкался на холм и замер, дрожа всем телом...

***

... Мурата вызвали на заседание Военного трибунала. Внутренне он был готов ко всему. Он знал, что виноват, знал, что должен понести наказание за то, что вовремя не выполнил приказ и этим чуть не угробил весь отряд. В просторной комнате обыкновенной крестьянской избы был установлен стол, покрытый красной скатертью, а напротив поставлен стул, на который часовой усадил горца. Слева у стены бочком на самом краешке скамьи примостился Дмитрий, чье присутствие здесь весьма удивило горца. Мурат намеревался честно признаться в своих ошибках и попросить самого строгого для себя наказания. И, поглядывая на толпящихся в дверях бойцов эскадрона, на заглядывающую в окно Глашу, он готовил суровые слова в свой адрес. Но когда открылась дверь и за столом оказались Николай, потом этот неприятный штабист — человек в кожанке — и еще один незнакомый Мурату командир, когда Николай посмотрел на горца таким взглядом, будто впервые видит его, и, в довершение всего, председателем оказался именно комиссар в кожанке, Мурата передернуло от гнева. Он-то думал, судить будет сам Уборевич, которого уважал настолько, что готов был сию минуту отдать за него жизнь, — а прославленный комкор, точно посторонний, уселся рядом с Дмитрием. А судить будет этот тип! Горец плохо слушал, что говорил председатель трибунала...