Заповедь

Рецензию все-таки я написал. На семинаре я сообщил, что осталось ее только отпечатать. Руководитель попросил не тратить время на машинку — это он берет на себя — и принести ее ему в оригинале. Помню, с каким трепетом я ехал в редакцию престижного журнала, где он заведовал отделом. У него были посетители, и я полчаса просидел в коридоре, перелистывая курсовую работу и мучаясь в сомнениях, как воспримет руководитель резкие фразы в адрес корифеев критики — хулителей романа. Так, в сомнениях и тоске я вошел в его кабинет и, вручив листки, с волнением спросил, когда ему позвонить, чтоб узнать его мнение...

— А мы сейчас и почитаем вашу рецензию, — сказал он, усадил меня напротив и, отодвинув в сторону толстую рукопись, впился глазами в мои каракули...

Я понял, что ему самому не терпится узнать, что я нацарапал... Наконец он дочитал последнюю страницу и вспомнил обо мне. Подняв повеселевшие глаза, он уставился на меня. Я ждал, что он скажет, а руководитель о чем-то мучительно думал. Потом спросил:

— Зачетка у вас с собой?

Порыскав по карманам, я протянул ему ее. Руководитель семинара аккуратно вывел в ней «отлично» и расписался. Возвращая зачетку мне, он внезапно рассмеялся:

— Многое бы дал за то, чтобы лицезреть ваших оппонентов в момент чтения ими вашей рецензии... — И посуровел: — У вас есть черновик?

Я отрицательно покачал головой. Он, казалось, этому обрадовался и упрятал рецензию в нижний ящик стола.

— Мне надо отпечатать ее и два экземпляра сдать в деканат, — напомнил я ему.

Он вновь посмотрел на меня пристально и загадочно и коротко бросил:

— Я сам отдам отпечатать и представлю в деканат... — Внезапно он опять засмеялся: — Жаль, что не могу напечатать вашу статью в журнале, — то-то бы взбеленились ОНИ!..

Когда лаборантка деканата нашла меня и потребовала курсовую работу, я позвонил руководителю семинара. Он долго молчал.

— Вы потеряли ее? — спросил я с досадой.

— Я переговорю с деканом, — ответил он...

После вызова в деканат пришлось мне вновь звонить ему.

— Все нормально, — заверил он меня. — Я сам улажу...

И ничего не сделал, потому что у меня вновь и вновь требовали объяснения, куда девалась моя курсовая... И лишь гораздо позже пришла мне в голову неожиданная догадка странного поведения преподавателя: ведь он же оберегал от неприятностей меня, наивного паренька, верившего, что наступили времена откровенного высказывания того, что на уме... Поэтому не раздражаться мне надо было по поводу забывчивости руководителя семинара, а кланяться ему, взявшему на себя смелость оградить опрометчивого студента от неотвратимого удара грозной машины, переламывающей кости гораздо более солидных людей...

Этот случай еще раз подтвердил мне правильность своей установки на жизнь, когда участию в политической полемике, в которой мне, конечно, было что сказать, я предпочитал все силы отдавать шахматам. Я пропадал в шахматном клубе, устроенном в вестибюле высотного здания университета, где каждый вечер и особенно в дни, когда проводились туры личного или командного чемпионата, толпились сотни студентов. Уже на первом курсе, я, перворазрядник, выступал за факультетскую команду на первой доске, в то время как другие команды возглавляли кандидаты и мастера спорта. Опыта борьбы с квалифицированными шахматистами у меня было мало, и, понимая, что в спокойной, маневренной игре мне трудно устоять, я каждую партию превращал в комбинационный фейерверк, когда стратегия отступала на второй план, а вели к победе точный расчет и фантазия при ведении атаки. Ради остроты я жертвовал пешки и фигуры, я делал неожиданные выпады слоном, конем, ферзем... Запутанные позиции, захватывающие комбинации привлекали к моим партиям студентов. Они тесно окружали наш столик, затаенно ожидали очередного хода, встречая его волной шепота, восклицаний, ахов и охов... Я чувствовал, что болеют за меня, перворазрядника, желают мне успеха, и это мне помогало, вдохновляя.

Тогда же впервые в московской газете была опубликована моя партия. И хотя она была дана без комментариев, с предложением посмотреть интереснейшую, захватывающую борьбу молодых перворазрядников, но я гордился, что она напечатана сразу после партии самого Давида Бронштейна!.. Недавно газета попалась мне на глаза, я посмотрел партию и понял, почему она опубликована: в ней я черными во французской защите жертвой качества отвлек ферзя белых и заматовал короля соперника на семнадцатом ходу.

Из-за своей жадности белый ферзь не сумел прийти на помощь попавшему в матовую сеть королю...

В первенстве «Буревестника» я выполнил норму кандидата в мастера, потом стал мастером... У меня появился тренер — знаменитый корифей шахмат, гроссмейстер, сражавшийся с самим Алехиным, Петр Арсентьевич Романовский, который как-то, анализируя мою партию, сказал:

— Не знаю, станешь ли ты чемпионом мира, но если всерьез возьмешься за шахматы, быть тебе гроссмейстером...

Так я жил до той злополучной трехмесячной практики, пройти которую меня направили в газету, где я получил журналистское крещение...

Глава 51