Заповедь

Вот и наступил тот момент, когда я должен был раскрыться. Сослан выжидающе смотрел на меня. Он догадывался, что я неспроста затеял сбор партизан, что мне есть что сказать этим людям. Я понимал, чего Борис хочет. И со своей точки зрения он считает себя правым. Он видит, что может устроить судьбу внука, женив его так, что новые родственники станут опорой для Сослана в этом сложном мире... И потому возражает против скоропалительного брака с Таней, которая, хотя и симпатична и красива, но ничем не поможет ему в поисках места под солнцем... Вот это правда Бориса. Эгоистичная? Безусловно. Но это его правда.

А разве у Сослана нет своей правды? Ему жить с Таней, почему он должен приноравливаться к вкусам и привычкам деда? Нет, человек, если даже он и молод, должен сам устраивать свою судьбу. Может допустить ошибку? А разве родители не допускают ошибок? Еще как!

Итак, пришли в столкновение правда внука и правда дедушки.

Но есть правда и еще одного человека. Правда Тани. Правда ее родителей. Правда ее бабушки. Наконец, правда ее деда, Юры!..

— Что ценнее: одна жизнь или пятьдесят две? — внезапно спросил я.

Борису вопрос показался бессмысленным, не к месту.

— К чему ты это? У нас другой разговор.

— Оставьте их на время в покое, — кивнул я на Таню и Сослана. — Поговорим о нас... Так что важнее: одна или...

— Только эгоист может сказать — одна, — заявил Крючков.

— А если не все они достойны этой одной? — Я почувствовал, что начинаю горячиться. — Если врут, изворачиваются, жадничают?..

Борис, Крючков, Корытин, Таня, Сослан изумленно смотрели на меня.

— Тебе узнать это очень важно? — тихо сказала Лена.

— Важно, — признался я. — Потому что мы живы, а ОН погиб.

— Кто «он»? — спросил Рубиев.

— Он тоже был из нашего отряда, — уклонился я от ответа.

— Многие погибли, не только тот, о ком ты говоришь, — возразил Борис. — На их месте могли оказаться и я, и он, и она! Случись так — и перед тобой вместо меня сидел бы тот, о ком ты вспомнил.

— Живых нельзя обвинять в том, что они живы, — задумчиво подтвердил Крючков.

— Не скажи! — неожиданно вмешалась Наталья, словно ждала этого момента давно. — Кое-кого можно! Кому по-настоящему отвечать следует, так это вам! Вас окружили каратели. Они с партизанами не чикались... А вы вот живы!.. Чего же молчите? — настаивала Наталья. — Осветите некоторые строчки своей биографии... Где пропадали в послевоенные годы?

— Работал на Севере. В лагерях для тех, кто побывал в плену...

— А до Севера почему молчал? — Лена поискала глазами мужа. — Нам сообщили, что ты погиб...

— Вот и Казбеку пришел такой ответ, — напомнил Борис.

— Точно! — рявкнул Казбек. — Я и через военкомат запрашивал, и в министерство обороны писал...

— Так почему же ты, Алан, молчал? — спросил Крючков. — Почему никому, даже домой не сообщил, что жив?

На веранде стало тихо, очень тихо... Ждали моего ответа:

— Молчал, потому что не хотел жить...

— А почему не хотел? — резко, как бывало в ту пору, когда он был командиром, потребовал объяснений Крючков. — Из-за гибели Волкова и Нырко?

— Не только из-за них, — покорно ответил я. — А еще из-за того, что никак не мог понять, что ценнее: пятьдесят две жизни или... две?

Борис в недоумении пожал плечами, всем видом показывая, как абсурден мой вопрос. С него я и решил начать...

— Непонятно, да? — спросил я и угрожающе объявил: — Сейчас каждому станет ясно... Первый вопрос мой... — Я отвел их взгляды и остановился на Кетоеве: — Тебе, Борис. Ты власть... И раньше был ею, и сейчас, хотя власть переменилась. Но тебе главное — быть там, наверху, среди тех, кто доступ имеет к благам, к достатку, к привилегиям... И ты в угоду этому меняешь мысли, идеи, костюмы, даже прическу!.. Молчи!.. Дай сказать, что на душе... Ты охаиваешь все прошлое, чтоб нынешние грехи свои обелить. Ты твердишь: такова жизнь, мол, всегда за всю историю человечества были бедные и богатые, палачи и жертвы, праведники и воры, ловкачи и неудачники... Тебе так хочется представить мир, чтобы самого совесть не заедала... Молчи, Борис, молчи, потом скажешь... Ты и Мурата хотел бы охаять... Но не получится!..

Я вчера возвратился из Хохкау. Верите или нет, каждый проведенный там день стал для меня живительным. Здесь, в низине, все суетятся, не ходят, а бегают, огрызаются, каждый стремится обогнать другого, урвать, обмануть; только и разговоров, что о деньгах, богатстве, бизнесе, дивидендах, ставках, где какой продукт и почем... Никто не замечает, на дворе зима или лето, солнце или дождь, цветут деревья или уже отцвели, — каждый занят своим делом и пыжится, боясь разориться... А в горах солнце будит, ласково заглядывая в хадзары, птицы шебуршат, созывая на природу, родничок ласково журчит, предлагая бодрящий, отдающий холодком сверкающего ледника напиток, покрытая росой зеленая трава нежно обласкивает ступни ног... Собака прыгает, виляя хвостом, ягненок тычется тебе влажным носом в ладонь. Лошадь встречает тебя ржанием, овцы — блеянием... Все вокруг радуется тебе, все приветствуют тебя...