Заповедь

— Не сомневаешься ли ты, Алан, в истинности рассказа Кайтиева? — голос Бориса прорвался сквозь охватившую меня жгучую пелену отрешенности. — Или, чего доброго, допускаешь, что это я придумал?..

— Нет-нет, Борис, — успокоил я его, — я догадывался, что в его смерти есть тайна... Более того, я уверен, что именно так и случилось, как поведал тебе Скиф...

— Вот видишь, — удовлетворенно произнес Борис. — Система достала и твоего дядю...

— Слушайте, друзья, — обратился выглянувший из дверей Крючков, — мы прибыли к вам из далеких краев, чтоб пообщаться, а вы уединяетесь! Пока нас не было здесь, не могли обсудить свои проблемы?!

— Ну, и помоги же нам, командир, разобраться, — встрепенулся Борис. — Все мы свидетели: ты не жалел ни сил, ни жизни, отстаивая советскую власть... Так?

— Ну? — посуровел Крючков.

— Ну, а она оценила по достоинству твой подвиг? Нет, не орденами и медалями — этого у тебя достаточно. А в жизни тебе что дала? Ну, какие там привилегии у тебя по сравнению с тыловыми крысами? Лучше их питался? Хоромы у тебя? Окладик поболее?.. В общем, не чувствовал ли ты себя, командир, обделенным вниманием властей?..

— Бригадиром назначили, затем стал прорабом. Детишки пошли. Троих на ноги поднял, — с гордостью произнес командир.

— И жил припеваючи, ни в чем не нуждаясь? — допытывался Борис.

— Как это — ни в чем не нуждаясь? — пожал плечами командир. — Такого никогда не было, чтоб деньжат на удовлетворение всех желаний хватало. Но поднатужишься, поднакопишь, — и радуешь супругу да детей...

— А сейчас как? — вновь спросил Борис.

— Посложнее стало, — признался Крючков. — Деньги враз в бумажки превратились. С трудом концы сводишь. Это несмотря на то, что теперь в семье все работают: и я, и супруга, и дети, и их жены. Я за последние пять лет ни одной солидной покупки не сделал... Все, что на мне, еще из запасов той, «застойной» жизни... Да и на билет сюда не смог бы наскрести денег, не нажми совет ветеранов на спонсоров...

— Командир, ты хочешь сказать, что раньше было все хорошо, а теперь все плохо? — насторожился Борис.

— Ну, так я не утверждаю, — вновь чиркнул спичкой Крючков. — При коммунистах жизнь спокойнее была, ровнее, что ли, голодать никому не приходилось, если не в лечебных целях, конечно, — усмехнулся он. — Чувствовали себя достойней, хотя за языком следить приходилось: не сболтнуть бы лишнее... Коль обида от начальства — знали, к кому и куда идти за справедливостью, не то что сегодня. В стране порядок был, ворам, махинаторам да спекулянтам по мозгам давали. На бандюг управа была... Ну, а при «демократах» им приволье; неизвестно, за что им такая благодать. Сейчас все шиворот-навыворот. Даже в армии! Генералы плодятся как кролики, а кучку бандитов не могут привести в чувство...

— А что-нибудь хорошее появилось в нынешней жизни? — нетерпеливо спросил Борис.

— Появилось, появилось, — успокоил его Крючков. — Не будь «демократов», я до смерти бы вкуса бананов не знал. В магазин зайду, руками ощупываю сказочную мебель, чудную сантехнику с позолотой, по дорогам иномарки так и шмыгают, не увернешься, — хоть будет услада, что попал не под абы какую машину, а под «Мерседес» или «БМВ», — засмеялся он и, не получив с нашей стороны отклика, просто сказал: — Вот бы взять все хорошее из той и этой жизни, объединить и пожить себе в удовольствие...

— Кувд продолжается! — выглянул из окна Казбек и потребовал: — За стол, друзья!

Тосты звучали один за другим. Бывшие партизаны попривыкли к новому, погрузневшему и поседевшему облику друг друга, то и дело разносилось «А помнишь?»... Позабылись раны, болячки, бытовые невзгоды... Вспоминалось смешное, радостное, которым так полнится молодость... Я же никак не мог заставить себя не думать о Мурате... Чем больше я размышлял о его страшной кончине, тем сильнее росло во мне чувство гордости за него... Дядя и умер как жил — благородно. Да, да, иной не воспримет это сочетание: самоубийство и благородство. Но в случае с Муратом самое несовместимое сходится... Другой, разочаровавшись в деле, которому посвятил жизнь и все силы, помыслы, мечты, надежды, огласил бы окрестности воплями протеста и проклятиями, матом покрыл бы всех и вся, на весь мир бы прокричал, что он уходит в царство теней в знак протеста против несправедливости... А он скрыл от всех, даже от любимого племянника, что задумал... И готовясь к смерти, он заботился о живых. Как он беспокоился, что лживые слухи заставят Зарему страдать! Как он просил меня оградить ее от новых мучений!.. Да, он разочаровался, что людское счастье, за которое он боролся всю жизнь, так и не пришло... Обделило и его самого... Но разве он разочаровался в цели?.. Нет!..

Глава 58